Невидимая жизнь - страница 9

Я приказала родителям отдыхать. Завернула собаку в плед и понеслась. Собака меня боялась, поскуливала и дрожала, она думала, что я ее сейчас отнесу туда, откуда папа ее принес. Но я же не дура. Я же завернула ее в свой любимый плед, как она вообще могла такое обо мне подумать.

Ветеринар уже собирался домой, но увидев нас, не смог удержаться. Не каждый день приходят такие жалкие парочки. Он не зря остался. Когда мы уже уходили, в приемную ввалился странный всклокоченный тип с наглым рыжим котом, который назло ему съел что-то запретное. Урожайный вечер.

Я мыла ее, наверное, часов пять. Во всяком случае, ей так показалось. Шампунь вкусно пахнет, в ванной тепло, лапа надежно завернута в пакетик, можно и потерпеть воду, она в любом случае лучше снега. Грязная шерсть превратилась в темно-серые бархатные завитки, отливавшие то синью, то серебром.

Потом я лежала на полу рядом с ее подстилкой, которую мама чудодейственным образом успела за это время сшить. Она пахла дождем и мокрым асфальтом, я гладила ее хромую крепко забинтованную лапу. Она мне наконец поверила. Она еще не знала, что ее ждет. Вилку я забыла на окне, она так и лежала там, пока продолжалась вся эта катавасия.

Собака заснула одним глазом, второй был пока заклеен. Ветеринар даже поцеловал ее в пластырь на прощание, пообещав, что все пройдет, бывают же такие черствые люди.

Я тоже легла. Вилка вернулась на место. К манекену я не решилась идти, чтобы не разбудить Марысю. Так я ее назвала.

Когда лапа зажила, она стала гулять со мной. Хотя весенний снег ей, конечно, не нравился. Но ей нравилась моя угрюмая компания, так что приходилось терпеть. Я ее сильно не мучила, брала на руки, когда она уставала за мной семенить, кружила ее, она смешно вздыхала. Потому что вилка мешала ей ко мне прижиматься. Но что я могла с этим поделать?

Когда я играла на пианино, она забиралась ко мне на колени и дремала там. Иногда просыпалась, чтобы щекотно лизнуть мою руку снизу. Ей нравилось кататься со мной на трамвае и смотреть в окно. Метро она, как и я, не любила, оно пахло одиночеством. Добрая Ольга Васильевна разрешила ей проходить со мной в библиотеку. Я снова взялась за учебу, она сидела под столом и сторожила мои ноги.

Потом она испугалась, потому что вилка вдруг выросла и закачалась, и чуть не столкнула ее с моих рук.

Мы увидели его.

Он шел навстречу, но не видел нас. Он шел с двумя девушками, видимо, сестрами, так они были похожи. Он шел с ними и не спускал глаз с младшей, и внимательно вслушивался в ерунду, которую она ему говорила. В его груди качалась маленькая вилочка. Из пластмассы. В ее груди были четыре дырочки. Они уже все решили, просто делали вид, что еще думают.

Непонятно, что было потом. Я не помню. Марыся мне тоже не рассказывает, я ее спрашивала, она только странно смотрела на меня.

Ночью было больно дышать, вилка выросла до потолка, уперлась в него. Я не могла ни вздохнуть, ни повернуться. Так лежала.

Марыся бродила в темноте, цокала когтями по полу. В конце концов забралась на кровать, хотя раньше себе такого не позволяла, она оказалась очень воспитанной собакой, несмотря на наружность. Села мне в подмышку и внимательно посмотрела в глаза. Я непринужденно пожала плечами, как будто ничего такого особенного не происходит.

Она все смотрела и смотрела, а потом вдруг страшно клацнула зубами и перекусила ствол вилки. Я думала, вилка была железная, в крайнем случае, серебряная, а она оказалась стеклянной. От Марысиной спецоперации она переломилась пополам, и половинки прозрачными осколками упали по обе стороны кровати.

Мы лежали на кровати. Мы как будто плыли на лодке по ледяной реке. Я и мой рулевой. Потом она забралась мне на грудь и зализывала мое сердце, пока я не уснула.

Он умел спать с открытыми глазами, стоя. Стоя и с открытыми глазами. Этому трюку он научился спустя несколько лет после того, как начал работать живой статуей. Раньше он просто концентрировался на синем коне, прилепленном над дверью дома, напротив которого он обычно стоял. Синий конь мокнул, сох, выцветал, его обновляли, и он снова синел и сиял. Золотому человеку приходилось обновлять свой костюм самому, городские власти ему в этом, в отличие от коня, не помогали. Ну хотя бы дали разрешение стоять на главной площади, и то хорошо.