Незавершенная революция - страница 24

Соответственно, становится понятным и поистине эпохальный масштаб и последствия никоновской реформации (именно так — Реформации, а не просто «реформ»), их буквально катастрофический характер для великорусского древлеправославного сознания и уклада.

То, что пытаются представить как сугубо обрядовый спор о двое- или троеперстии, посолони или противосолони, на самом деле было вопросом непримиримого религиозного, мировоззренческого и, более того, онтологического размежевания.

Непримиримость мировоззренческого конфликта сторон в этом споре, опять же, будет проще понять скорее мусульманам или иудеям, чем современным христианам. При том, что внутри исламской, равно как и иудейской юриспруденции существует целый спектр позиций, по которым существуют расхождения, относительно того, что является дозволенным или запретным, чистым или грязным, само деление на то и другое, то есть, признание того, что каждая вещь или каждое действие имеют правовой статус («хукм»), относящий ее к тому или другому, не вызывают сомнений ни у одного мусульманина или иудея. Поэтому «такфир», т. е. обвинение в неверии, отпадении от ислама, не может быть осуществлен за простое несоблюдение или нарушение человеком практических предписаний ислама, однако, при отрицании человеком самого шариата, то есть свода постановлений о дозволенном и запретном, он не просто возможен, но и обязателен.

И если посмотреть на ситуацию с этой точки зрения, становится понятным, почему те, кто сохранили верность «старой вере» или, если угодно, древлеправославному «шариату», были готовы не просто уходить в скиты, чтобы сохранить их, но и принимать мученическую смерть со своими семьями и малыми детьми, чтобы спасти их от вероотступничества в их понимании.

Но пропасть раскола, как уже было сказано, пролегла не только по религиозному критерию, разделив один народ на «верных» и «еретиков» — раскол спровоцировал размежевание между двумя этими частями на глубинно онтологическом уровне. Если соблюдение староверами своего «шариата» имело одной из целей жить в ритуальной чистоте и быть ритуально чистыми, сторонящимися ритуальной нечистоты (скверны, погани) и очищающимися от нее, то те, кто сознательно переставал это делать, по определению не могли восприниматься иначе как носители этой «скверны». Поэтому вполне понятно, почему прикосновение этими людьми даже к вещам из обихода «чистых» оскверняло последние, в связи с чем с такими людьми нельзя было есть из одной посуды.

Для поборников старого уклада, который зиждился на православном «шариате», ломка народа никонианской реформацией означала не просто вероучительную апостасию, но и онтологическое осквернение последнего. Те, кто сумели этого избежать, спасти свою религию и свою бытийность, в такой перспективе воспринимались как библейский «остаток» на фоне падшего «Израиля».

Сегодня зачастую приходится слышать, что не надо де «идеализировать старообрядцев», однако, автор этих строк как не принадлежащий ни к одной из этих религиозных номинаций, по определению не ангажирован ни с ними, ни с «никонианами». Поэтому рассматривает этот вопрос с религиозно нейтральных, национально-исторических позиций. Позже я собираюсь вернуться к тому, почему старообрядческий проект в России исторически не состоялся, что уже вполне можно констатировать. Однако надо понимать, что на тот момент московское древлеправославие было духовным хребтом формирующейся великорусской нации, которая проявила себя снизу, и учредила в 1612 году государство, рассматриваемое ею как свое. Это государство, однако, в лице спайки Романовых, Никона и малорусских церковников фактически объявило войну религии этих старых великороссов-московитов, а их самих превратило в отверженных, парий, отщепенцев. Что в свою очередь привело к кристаллизации староверов как этнополитической антисистемы.

Нравятся кому-то старообрядцы или нет, в историческом смысле они оказались носителями парадигмы нации как формы низовой самоорганизации, основанной на общих ценностях, принципах и законах. Парадигма такой нации была отвергнута государством асабийи Романовых и Московского патриархата, в которое превратилось учрежденное в 1612 году великорусское государство. Но, что важно, эта отвергнутая «своим» государством нация, кристаллизовавшись в сопротивлении ему, сумела вести с ним неравную борьбу на протяжении почти трех веков, пока явление принципиально нового типа — коммунистический проект — не похоронило и первое, и второе.