Нежданно-негаданно - страница 20

— Ну ладно, не паникуй, ты пособляй давай.

— Пойдем, Гриша, пойдем. Я всем сердцем.

Они подошли, когда Егор Кузьмич дремал на завалинке, припекло его солнышко, но при подходе услышал их, открыл глаза, заулыбался.

— Ну, вот-вот, два, два!

— Здравствуем, Егор Кузьмич, вишь, и тепло наступило, весело жить-то стало, живи не тужи.

— Эк, эк, — отвечал Егор Кузьмич.

— Вот ведь, Егор Кузьмич, жизнь-то в колхозе наступила — не то что ране — только и жить, любоваться! — присаживаясь на завалинку, не унимался Ермил.

— Так, так, — кивал Егор Кузьмич.

И тут, наверное, Ермил поторопился:

— А ране-то че, всего хлебнули. Я уж было подумывал: и жить наплевать. Но образумился, нет, говорю, грех человеку окаянному в колени садиться, в аду кипеть вечно станешь — и навсегда эти думки отогнал… Да вот до какой жизни дожил, а сейчас бы еще один век жил. Так, Егор Кузьмич, я говорю?

— Эк, эк, — но Егор почувствовал что-то не такое, как всегда, в голосе Ермила, не так раньше Ермил разговаривал и про то самое заговорил не от сердца как-то, как на собрании, и Григорий улыбается, а у самого рука с папиросой вздрагивает. Егор Кузьмич забеспокоился, вспомнил про веревку, удавку на конце не размотнул — Гришка, наверное, увидел, за Ермилом сходил, — вот они оба не такие какие-то опять, — другие. Ему не захотелось больше сидеть на завалинке: догадались! Руки у него вздрагивали.

— Тебе что, отец, холодно? — спросил Григорий, пристально следивший за Егором.

— Нет, нет, голова, спать…

— Ну иди, поспи.

Егор Кузьмич, содрогаясь внутри, ушел в избу.

— Почувствовал он, Гриша. Больные-то такие, они ведь шибко чуют…

— Да ты сразу и приступил к этому самому, потихоньку как-нибудь надо было.

— Старался, Гриша, как умел.

…Назавтра Григорий собрал в ограде всю проволоку, веревки и запер под замок в амбаре, а за отцом наказал присматривать бабке Павле и уехал на работу.

Бабка Павла то и дело мельтешила в ограде, то ей ведро надо, то лопата дома сломалась.

Егора Кузьмича терзали думы, что сейчас ему доверять совсем не станут, следить начнут, а он и в руки не собирается больше брать ту поганую веревку.

А тут крутится эта старуха Павла, наверное, считает, что он рехнулся, ему уж глядеть на нее противно стало. Когда понадобится, так никакая Павла не укараулит.

Егор Кузьмич смотрел в окно вниз на реку, и снова его захватили эти «дьявольские» мысли: все равно уж он не отойдет, за ребенка его считают… А мысли все лезли и лезли в голову, не отставали, но вдруг он вспомнил нищего старика Евсея, как тот в войну утопился, и не знал бы никто, да вынесло его наверх и к скале прибило, — черный весь, вздулся, — так же вот и он вздуется, почернеет, даже не помянут, тоже окаянная смерть… Нет, нет, нет! Он вскочил на ноги и хотел идти на улицу, так ему сделалось нехорошо, но навалилась усталость и повалила его на койку.

…Все. Хватит, даже встать ладом не могу, какой я жилец? Пусть не вспоминают… Он еле-еле поднялся, а идти трудно, но он заковылял, упираясь на костыль, выбрался из избы, дверь закрыл на закладку и побрел вниз к реке. И тут выскочила сторожиха Павла:

— Ты куда, Егор Кузьмич, потопал, далеко?

— Да вон на бугорок, на травку зелененькую.

— Ну посиди, посиди, а то засиделся дома-то.

Вот и настерегла! Не бралась бы не за свое дело. Никто его не укараулит, раз он все-таки решился. Наплевать ему теперь на все. Хватит! Егор добрел до бугорка, сел, отдохнул, огляделся, никого нет, встал и заторопился к воде, скорей, скорей! Чтобы никто не помешал. Он подошел, сбросил фуражку, пиджак.

— Егор Кузьмич, Егор, куда ты! — заголосила на бугре Павла. — Мужики, держите его! — закричала она кому-то. А вон с горы и мужики бегут, кричат: «Стой».

Но никто не удержит теперь его. Уж все!.. Он упал с обрыва, вода закружила его, завертела, замелькали скалы, церковь, сосны, он наклоняет голову вниз, но его выталкивает течением, а мужики уже к воде подбегают. Вон, первый Иван Кузовников летит с обрыва в воду. А Егора нанесло на камень, стукнуло. Он проснулся, весь в поту, на полу.

«Как это я свалился. Ху ты, господи. И во сне уж начало сниться это. Выбросить надо из головы эти поганые думы. Вот сеять начнут со дня на день, Андрюха с курсов приедет, на поля с Гришкой меня возить будут — полегчает…»