Неживой - страница 10

Но судя по их отсутствующим лицам и взглядам, упёртым в нетронутые тарелки, никакого интереса к происходящему они не испытывали. Вряд ли они вообще имели отношение к беде с чудищем, но, скорее всего, прибыли за тем, чтобы создать проблемы новые.

Да уж, достался новому князю горшочек с дерьмокашей. Горан Вечный показательно не смотрел на заморских гостей. Он был ещё слишком молод, самоуверен и, так же как и Зильда, часто находился во власти своих страстей. Она видела, как он стиснул зубы от тона камыса, вставшего напротив, и как он борется с желанием насадить его на кол или зарыть в землю ещё живым и кричащим.

— Мешок. Золота. Весом с того, кто внесёт мне голову Зверя, — князь встал и ответил, смерив камыса взглядом сверху вниз.

Рука Зигоя зацепилась за ус и дёрнула, он совсем не смутился, рассмеялся и оглянул зал.

— Даже если он? — спросил Зигой, указывая пальцем в один из дальних углов зала. Там сидел Байгуд, одинокий степной батыр, пришедший на этот пир, как и все — в поисках золота и славы. Он был настолько велик, что даже сидя в причудливой позе — подмяв под себя колени, возвышался над доброй половиной стражников.

— Я, Горан Вечный, даю слово князя, — надменно ответил Горан, уселся назад в своё кресло, опустил глаза и скрыл лицо за кубком.

Пировальный зал снова пришёл в движение, огласился тихими разговорами и шёпотом. Седой слуга поднялся к князю и начал что-то докладывать князю.

— Так, что это за тварь-то такая, владыка? Раз голова её мешком оценивается? — снова подал голос Зигой, он так и не сел, и не стёр свою ухмылку с лица, словно проверяя терпение князя. — Я — Зигой, многих убил зверей, многих загнал, со многих содрал шкуру, много добыл голов. Но не за одну не давали мешка.

— Митей! — позвал Горан, окинув ещё одним грозным взглядом Зигоя. На зов, вышёл бородатый мужичок-крестьянин.

— Расскажи им, что мне рассказал, — повелел Горан, выдохнул и снова поднёс к лицу кубок.

— Д-да, к-к-княс, — заикаясь произнёс Митей, помял в руках шапку, подождал пока все просмеются от его нелепого вида и неуверенности, и начал:

— Сначала, значицо, завыло оно. Выло-выло, по темноте обычно. Ажно выло так, что мураши по телу устремлялись, долго не затыкалось. Сержно, кузнец, осерчал, спать не мог со психу. Взял ночью свою кувалдень кузнечную, да пошёл в лес, да так и не вернулси. Нашли кожу его снятую, да мясо, словно стая волков над ним покумекала. И ещё нашли иродь проклятую, из веток и грязюки чёрную, ведовскую, посредь поляны. Вокруг неё трава пожухла, почернела и деревья к земле склонились. Сожгли её тут же. Потом спокойно было с неделю, а потом опять завыло, ещё пуще прежнего. Собрались мужики в ночь на Починки, с вилами и факелами, пошли на вой, да не вернулись. С той ночи зверина эта в деревню стала захаживать. Затемно по делам ходил — утаскивала, но в дома не ломилась, Всемать наверное нас защищала от лиха энтого. Ну… мы и побежали, как тут поживешь-то? Померла наша Норийка, деревня родная. К тебе пришли. Молим тебя о спасении и милости, верни нам землю нашу!

— Так что же, никто не видел зверя этого? — спросил мужичка Зигой.

— Не, барин. Все кто видел — померли видать от нево же.

— Что, ссыкотно тебе, камыс? — не выдержала Зильда и подала голос.

— Да нет, — улыбнулся ей Зиной улыбкой без переднего зуба. — Думаю, как свой мешок повезу. Размоет уже дороги, как к дому буду подъезжать, тяжело с телегой будет. И ума не приложу, зачем князь вас позвал.

— Что ты мелешь? — Зильда поднялась и вышла к Зигою.

— Тащемта, у нас бабам слова не дают, — Зигой демонстративно повернулся к ней спиной и хлопнул в ладоши, чтобы привлечь внимание всех наёмников. — Нема там тёмной силы, ус свой даю на отсеченье! Так-то бывает, что биорн блудливый, али волкан лапу или пасть поврежает. И не может охотиться уже на оленей. От голода повоешь сам, как жрать не сможешь, а там и на человека можно сходить. Человеки худо бегают, медленно, а на вкус оние может и ничего, сам не пробовал, но зверью как олени сгодятся — эт железно. Загонял я уже таких, блудливых. Шкура биорна в моей юрте больше вон ентого стола будет. А засим, прощаю вас, огольцев, зла не держу и отпускаю всех восвояси. Силу эту «тёмную» сам изгоню с земель князя. Нечего вам тут, воякам, делать. Домой идите.