Никоарэ Подкова - страница 31

— …Жаль только, в кармане пусто, — прибавил он, морща острый нос.

С его поросенком убитых кабанов уже насчитывалось шесть. Но потом оказалось их восемь: приволокли еще двух из других засад, мимо которых, ища спасения, бежало стадо. Когда на лужайке стало особенно оживленно, вдруг из кустов выскочил серый волк. Он выпрыгнул на расстоянии десяти шагов от охотников, и люди закричали ему вдогонку, заулюлюкали. Иные кинули в него дубинками. Дьяк Раду достал из колчана стрелу, натянул тетиву и поразил зверя в затылок. Волк свалился, вытянув кверху дрожащий хвост.

— Такой удар мне по душе, дьяк, — проговорил дед Петря. — Не будь я уверен, что сам застрелил большого кабана, я бы тебе позавидовал. Как-то все же красивей падает зверь от стрелы, нежели от пули. Прикладом пищали чуть не вышибло мне зуб мудрости, а ведь он сидит в самой глубине рта. Остальные охотники, поди, при выстреле языки прикусили — так сильна отдача. Право, жаль расставаться, дьяк, с дедовским луком и мечом.

Рог старика Настасэ возвестил о конце охоты; собравшись на лужайке, рэзеши поспешили выпотрошить кабанов и подвесить туши к жердям из срубленных молодых грабов. Затем собрали псов и накормили их внутренностями убитых зверей. И к полудню, трубя от времени до времени в рог, охотники двинулись к Дэвиденам.

Возликовала деревня в тот воскресный день, радуясь победе над алчным зверьем; а уж как спесиво выступал батяня Гицэ Ботгрос… Шутка ли, убил копьем годовалого кабаненка! А главное, радовала охотника надежда, что кое-кто в селе узнает наконец о доблести его.

— Друг Раду, — изливал он свое сердце дьяку, — маленько погодя открою тебе тайну. Помнишь, вчера утром на крыльце к управителю Йоргу пришли четырнадцать женок с окраины села и принесли великую жалобу на кабанов. Уж вот, думалось мне, похвалит атаманша Марга того молодца, кто осилит вепрей.

— Марга? Вспоминаю, — улыбнулся дьяк. — Сущая атаманша! В ней черти сидят.

— Вдова она, — заметил Гицэ. — Муж ей попался хилый, сразу видать было: не жилец на белом свете; по веснам все недужилось ему, а вот тому два года под праздник святого Георгия задушил его кашель.

— Ну?

— Потерпи, сейчас узнаешь, что хочу поведать.

— Да и так понятно.

— Что тебе понятно, дьяк? Что мы с атаманшей в дружбе живем?

— Вроде того, батяня Гицэ.

— Да откуда быть тому? Я-то на нее любуюсь, глаз не свожу, а она и не взглянет на меня. А нынче понес я ей кабаний окорок. Спрашиваю, любит ли сие кушанье. «А то как же», — говорит. — «А знаешь ли, кума моя Марга, кто сразил сего кабанчика?» — «А то как же? Вся деревня шумит, гремит, кума Гицэ славит». — «Одна ты не хвалишь». — «Нет, хвалю». — «Только-то и всего, кума Марга?» — «А что же тебе еще надо?» Ну, что ты скажешь, друг Раду? Вон как повернулось дело!

— Да что ж, брат, бывает. Женские причуды!

— Верно, верно, — смягчившись, заметил Гицэ. — Такой уж они народ, эти бабочки. Только подумаешь: слава богу, все хорошо, а хвать — хуже некуда! Я-то прикидывал, вот, мол, миловались, обнимались раз и другой, так, пожалуй, она приголубит и в третий раз. А тут, смотри-ка: пришла тогда с бабами к управителю Йоргу, так на меня даже и не взглянула. И теперь из бабьих разговоров понял я, откуда ветер подул. Вот она — моя тайна. Дай срок — все узнаешь не позднее сегодняшнего вечера. И коли я окажусь неправ, сбрей мне, старому дураку, усы. Понял, дьяк, куда я гну?

— Понял. Сразу видно, что отведал ты изжаренного на угольях кабаньего сердца со щита Давида Всадника.

— Ничего, друг! Недолго лисе лазить в курятник. Из-за той треклятой лисы не замечает Марга доблестного мужа, какого еще не видывали в дэвиденской деревне. Ну, все! Больше ни слова! Только прошу тебя выйти из управителева дома к людям, туда, где слышен струнный звон и где верные слуги нашего мазыла выставили бочку вина. Как ты мыслишь, в честь кого была пробуравлена сия бочка с вином? В честь воинов его светлости Никоарэ.

Раду Сулицэ остановился на пороге и удивленно взглянул на Ботгроса.

— Откуда ты узнал, батяня Гицэ, что нашего господина так зовут? Это тайна, мы от всех ее скрывали.