Никоарэ Подкова - страница 33

— Не пойму никак!

— В другой раз объясню, отец Василе. А теперь прошу тебя посмотри, нет ли в хороводе той, которую я знаю.

— Никого не вижу.

— У тебя глаза помутнели, отец Василе. Желаю тебе здравствовать. А мы с дьяком пойдем по своим делам.

Гицэ Ботгрос осушил кружку и грохнул ее оземь. Затем обнял дьяка за шею и отошел. Они направились к столу, накрытому управительницей Марией на крыльце, отведать ее яств. Но за трапезой задержались они лишь до тех пор, пока солнце не село в тумане за горы. И тотчас же, как закатилось солнце, поднялась над боуренскими кодрами полная луна.

— Пора идти нам на иную охоту, — шепнул Гицэ на ухо дьяку. — Теперь узнаешь тайну, про которую я тебе сказывал. Ежели я ошибся, сбрей мне усы.

Батяню Гицэ «хмель разобрал», как говаривали в деревне Дэвидены, но выпил он в меру. В таком же приятном состоянии пребывал и дьяк Раду.

— Куда же мы путь держим, брат Ботгрос?

— Недалеко — в Мэрджинены, дьяк, к избе атаманши, о которой я говорил тебе. Пойдем со мной — а то как бы не подумала ее милость чего-нибудь такого. Пока будем шагать, луна поднимется на два аршина, село утихнет и люди отойдут ко сну. Кое-где тявкнут псы, а потом и они угомонятся. А ветра-то нет совсем, не шелохнет листочек. Вот мы сейчас с тобой перейдем мостик через Тополевый ручей. Слышишь, как журчит вода? Все огоньки в Мэрджиненах погасли. Только у кумы моей Марги горит свечка — привез я ей свечку из города Романа. Дожидается меня, стало быть. Гм! Поворотим сюда в улочку и зайдем. У калитки петли смазаны жиром моего поросенка — не скрипнут. И пес меня знает. Поди сюда, Тэркуш, пусть дьяк полюбуется, как ты поднимаешь свой хвост, точно флаг.

Батяня Гицэ ударил дубиной в дверь и, затопав у порога, крикнул:

— Кумушка Марга, дома ты?

Ответ донесся не сразу. Может быть, женщина готовилась ко сну и стлала постель.

— Ты здесь, кума? — сызнова спросил Гицэ.

После недолгого молчания из-за двери послышался женский голос.

— Кто там?

— Я, кумушка Марга.

Сухо щелкнул засов, кума отворила дверь; свеча, купленная в городе Романе, осветила сени и дверь в кладовую.

— Заходи, сделай милость. Да ты никак с товарищем.

— Ага. Привел я дьяка, пусть свидетелем будет.

— Да что это ты говоришь, кум Гицэ!… Мне его милость дьяк давно знаком, и нравятся мне его очи.

— Очи? Ну понятно. Очи у него хороши. Не то, что безбровые гляделки, как у некоего попа с рыжей бородой-метелкой.

— Да оставь ты отца Василе в покое, кум Гицэ. Что он тебе сделал? Заходи в дом со своим дружком.

— Зайду. Только прежде желаю поглядеть, сколько у тебя пшеницы в каморе.

— Господи, да ты, кум, видно, хватил лишку у погреба.

— Ровно столько выпил, сколько пристало храброму мужу после удачной охоты. Ну что ж, войдем да и сядем. А почему это у тебя на столе две миски и две ложки?

Атаманша озорно рассмеялась.

— Так я все тебя дожидалась, кум Гицэ. А теперь я поставлю третью миску да пирогов принесу. Тепленькие еще, отведайте.

— Премного благодарны. Пойду сперва погляжу, сколько у тебя мешков пшеницы.

Гицэ вскочил, будто его подбросило пружиной, широко шагнул к порогу. Левой рукой рванул дверь в сени, а правой — схватил из запечья дубину. Распахнул дверь и тут же истошно закричал. Марга, не успев даже пальцем шевельнуть, застыла, как воплощенное недоумение.

— Что же это, кума? — заговорил батяня Гицэ, возвращаясь из сеней и ударяя дубиной сперва в пол, а затем в потолок. — Мы тут сидим, разговоры разговариваем, а у тебя в каморе вор. Я столкнулся с ним лицом к лицу.

— Господи, защити и помилуй! — перекрестилась атаманша.

— Ткнул я его дубинкой и схватил за бороду, да только вор успел открыть дверь и был таков. При луне, сдается, признал я его.

Марга закрыла глаза ладонями.

— Показалось мне, будто прошмыгнул за дверь отец Чотикэ, — продолжал Гицэ, не выказывая гнева. — Да открой же свои очи, кума Марга. Ох, карие очи, что были так любы мне! Погляди же, какой клок волос в моей левой руке. Такого рыжего и жесткого волоса во всем селе не сыщешь, кроме как у отца Василе. Кума Марга, уж лучше съесть мне сегодня не бедное поросячье сердце, а волчье, чтобы завыть волком и разорвать тебя клыками. Хорошо мы с тобой ладили и хранили в сердце драгоценный клад, а теперь вижу — ты, атаманша, обманщица.