Нити судеб человеческих. Часть 1. Голубые мустанги - страница 69

Еще Фатиме выбирала из волокон семена хлопчатника, которые оказались маслянистыми и вкусными. Среди грядок встречались кусты паслена, черные водянистые ягоды которого были съедобны, но если целый рабочий день есть эти ягоды, то у человека начинался изнуряющий понос. Тем не менее, разжевывая семена хлопчатника и заедая их пасленом, люди собирали свои урочные восемьдесят килограмм хлопка в день, а если не могли собрать эту норму, то записывали собранные килограммы сегодня на одного, завтра на другого. Вечером они съедали горсточку кукурузы, которую негде было раздробить и приходилось варить после долгого отмачивания.

Когда зерно у людей кончилось, привезли муку из какого-то неведомого курмака и выдали по половине ведра на внесенного в ведомость работника. Это была странная мука, темносерая, с блеском, будто содержащая дробленое стекло. И испеченные из нее лепешки тоже заставляли вспомнить о стекле, - они были хрупкие, разваливающиеся и скрипели на зубах. Оказалось, что курмак этот всем хорошо известен - это были те мелкие семена, которые часто встречаются в пачках "очищенного" риса. Курмак - сорняк, всегда проникающий на рисовые делянки, его семена не съедобны, но в голодные годы вычищаемый из обмолоченного риса он не выбрасывался, а использовался как добавка к ячменной или кукурузной муке.

- Лепешки из курмака наполняют живот, но голода не утоляют, - говорили узбеки. - Если долго им питаться, то можно умереть.

Даже будучи очень голодным, есть лепешки из этого злака было трудно. Мучимый голодом человек заставлял себя отковырнуть кусочек от лепешки, с отвращением разжевывал его и глотал. Затем через час-другой он не удерживался, и опять отламывал кусочек, и опять на зубах хрустело стекло и приходилось глотать этот странный хлеб. Кора деревьев казалась более вкусной...

Привезли кормовую свеклу - большие серо-грязные коренья. Ее запекали в огне, и оказалось, что это вкусно и питательно. Кормовая свекла отдалила для некоторых смерть, других же спасла от смерти. Но пришли холода, переносить которые неодетым истощенным людям было не под силу.

В бараке оставалось не более двадцати человек. Те, кто был посильнее и поудачливее, перебрались в кибитки-развалюхи в центральном отделении совхоза. Кое-как подправив соломенные крыши и подмазав глиной щели в стенах, эти счастливцы имели шансы дожить до весны. Жильцы же барака были обречены.

Однажды утром учительница из Алупки, которая еще летом похоронила племянницу и ее двух сыновей, не встала, чтобы пойти вскипятить воду в титане. Эта была ее обязанность, водой же титан с вечера заливал Февзи.

- Фатиме, я сегодня умру. Нет, нет, не надо лишних слов. Я жду свою смерть, это избавление. Но ты еще молода, у сына твоего много сил. Вы должны выжить. Как только я умру, ты сразу же забери мое одеяло и другое мое барахло. Хоронить будешь потом, слышишь?

- Что вы говорите, Мелиха-абла! Просто немного приболели, наверное. Аллах даст вам здоровья!

- Ладно, Фатиме, спасибо за сочувствие. Но как только закроешь мне глаза, положи меня на солому и возьми одеяло. У других хоть что-то есть, а вы на голой соломе. Забери мои вещи сразу себе, слышишь? Вот эта шерстяная кофта - она хоть и старая, но очень теплая. Февзи, ты слышишь меня?

- Слышу, Мелиха-абла. Я сделаю так, как вы сказали, - с недетским спокойствием печально ответил Февзи.

- А сейчас, заметте олса, (если не очень озаботит) дайте мне кружку горячего чаю. Пусть будет погорячей...

К вечеру, когда солнце еще не зашло, Мелиха-оджапче тихо умерла. Фатиме наклонилась к ней спросить о самочувствии и, увидев ее застывший взгляд, вскрикнула. Столько смертей видели они за последние месяцы, но эта объявленная смерть старой женщины вдруг оказалась для всех, покуда еще живых, сильным эмоциональным потрясением. Может быть потому, что из всех, кто оказался в бараке, она была единственным грамотным человеком, которая объясняла, почему они, обитатели Крыма, оказались вырваны с корнем из родной почвы, почему оставлены в Голодной степи на смерть. Мелиха-оджапче знала историю своей страны, знала о том, как еще в конце восемнадцатого столетия князья и графы из Петербурга обманом отнимали лучшие земли у татар, рассказывала о массовых исходах на протяжении всего прошлого века разоряемых и униженных на своей исконной родине крымчан, о не прекращавшейся никогда национальной и конфессиональной дискриминации.