Нити судеб человеческих. Часть 1. Голубые мустанги - страница 70

- Эй, балаларым! - говорила она покачиваясь. - Сколько горя принесли нам люди Севера! Сколько еще мы натерпимся от этих явуров (гяуров)! Лякин умидден тюшмейик! Не будем терять надежды! Если не нам суждено вернутся в Крым, обязательно вернутся наши дети и внуки! И не забывайте, что наших соплеменников много в Добрудже, в Турции и в других землях. Когда-нибудь все наши люди соберутся на нашем Полуострове и мы, умершие на чужбине, будем взирать с небес, как возрождается наше государство.

И Мелиха-оджапче читала стихи крымских поэтов, расстрелянных большевиками. Иногда она пела старинные дестаны, и сельчане затаив дыхание слушали повествования о героике былых походов, о славном воине Чора-батыре, о борьбе за честь и достоинство, о любви, не ведающей преград. Пока была жива эта образованная женщина, с людьми была их история, их многовековая культура, и в холодном бараке горел маленький костерок крымской цивилизации. С уходом Мелиха-оджапче осталось в сердцах еще живых людей то чувство единства со всеми прошлыми и будущими поколениями, которое пробудили ее рассказы и ее песни, но только одному из приобщившихся к этому сокровищу суждено было запомнить и донести полученное знание своим детям и внукам, чтобы из зароненной в их души искорки возродилась страсть к поискам утерянного, к возрождению того, что превращает множество людское в единую нацию.

Теперь у противоположного конца оставшегося невспаханным пригорка расположилось кладбище крымских татар...

Наступили холода. Морозов пока еще не было, но пошли нудные моросящие дожди и холодный ветер продувал барак насквозь. Солончаковая земля и под дождем была не такой, какой должна быть нормальная земля. Дождь не пропитывал ее насквозь, а протекал в трещины, а на поверхности образовался тонкий слой такой скользкой грязи, что разбежавшись босиком можно было проскользить шагов пятнадцать. Покойница Мелиха-абла оставила для Февзи свои стоптанные круглоносые туфли с ремешком, но мальчик не носил их, так как они были откровенно немужскими, даже с невысоким женским каблуком. Босые его ноги за день покрывались липкой грязью до колен и вечером он с удовольствием обмывал их теплой водой, нагретой в титане, благо, что топлива было вдосталь. В качестве топлива использовались сухие кусты хлопчатника, - гуза-пая по здешнему, - которые горели тепло и ярко и оставляли после себя долго не угасающие красные угли. Гуза-паи было вдосталь. Г-образными узбекскими серпами - ураками Февзи рубил на расположенном в двадцати шагах поле гуза-паю и складывал ее в бараке, число жильцов которого уменьшилось до шести человек. Большие запасы гуза-паи мальчик, единственный, сохранивший для какой-либо работы силы, сделал еще до дождей, да и теперь, когда дождь прекращался и ветер высушивал кусты, он рубил их и таскал под крышу, в нежилую часть барака.

- Молодец, сынок, хороший из тебя был бы дома хозяин. Чем больше топлива заготовишь, тем больше надежд пережить зиму, - говорил единственный из оставшихся в живых стариков Мурат-эмдже. Жена его уже не вставала, а он еще уверенно передвигался, разжигал титан, даже приносил воду из канала.

Февзи догадался использовать связанные камышовыми жгутами снопы гуз-паи как перегородки на нарах и люди были защищены от ветра. Но к тому времени скудные запасы зерна и свеклы кончились, оставался только отвратительного вкуса шалхам, который только заполнял желудки не насыщая. Мурат-эмдже решился отправиться вместе с мальчиком в центральное отделение совхоза за помощью.

Назавтра выдалась сухая погода, можно было отправляться в путь, если, конечно, не идти по самой дороге, где лессовая пыль в дождь превращалась в вязкое болото. Ходить, да и водить какой-либо транспорт, арбу или грузовик, можно было по неширокой полосе между собственно дорогой и хлопковым полем, которое от дождей тоже размокало, и если идти по нему, то через несколько шагов на ногах образовывался земляной комель килограмм на пять. Старику и мальчику предстояло пройти километров пять, но если для Февзи это путешествие было в забаву, то больному и обессиленному Мурату-эмдже предстояло тяжелое испытание. Выйдя поутру они в полдень добрались до центральной усадьбы совхоза и, помыв грязные ноги, - Февзи так и был босиком, - пошли в контору.