Нити судеб человеческих. Часть 3. Золотая печать - страница 7

В сезон полевых работ съезжались в старом Крыму коллеги Февзи и среди них друг Володя, который уже защитил докторскую диссертацию и оставался научным руководителем завхоза. Это было самое радостное время в жизни нашего крымского аборигена. О том, что Февзи крымский татарин, из всех сотрудников экспедиции знал только Володя. Два друга порой находили время, чтобы верхом на колхозных клячах посетить некоторые горные села Крыма, погрустить над их запущенностью, посетовать на грязь и пьянство там, где прежде были ухоженные хозяйства – тысячелетнее наследие предков.

 Власти, правда, пытались возродить виноградники, сады и огороды, но получалось пока только с виноградниками, и совсем плохо было с огородами, на которых переселенцы сажали в основном только картошку.

Однажды в конце сезона раскопок Февзи использовал часть своего отпуска для поездки к друзьям и знакомым, маявшимся в Азии. Он помнил завет дедушки Мурата, который наставлял его найти своих односельчан и соединиться с ними. Конечно, возвращаться в края, куда он когда-то был сослан, он не собирался, но наладить связи с выжившими жителями родной деревни было нужно - если найдет кого-нибудь.

Прибыв самолетом в Ташкент отправился он в Голодную Степь, в Четвертое отделении совхоза, где были похоронены его мама и братишка, Мурат-эмдже и Мелиха-абла, и многие, многие другие. Ехал он от Ташкента на попутной машине в кабине рядом с неразговорчивым – и слава богу! – шофером. Шофер, сырдарьинский узбек, примерно знал, где надо сойти, чтобы попасть в Четвертое отделение – приходилось возить с тамошнего хирмана хлопок. Когда Февзи сошел на пыльную обочину шоссе, ему показалось, что он узнал тот поворот, у которого много лет тому назад он сидел на бетонном столбике, ожидая попутную машину. И он пошагал в своих городских туфлях по краю поля, на котором торчали уже обчищенные кусты хлопчатника. Шагал он перпендикулярно дороге, надеясь, что подсознательная память выведет его к нужному месту.

Он узнал этот плоский холм возле нынче безводного русла широкого арыка, где высадили их в страшное лето сорок четвертого года. От глинобитного барака остались только две полуразрушенные стены и оплывший от дождей земляной помост, на котором один за другим умирали его односельчане. Участок поля, где находилось вечное пристанище детей Крыма, был полностью распахан, воду сюда теперь доносили приподнятые над землей на бетонных столбиках бетонные же водоводы. Февзи помнил, как главной заботой Мурата-эмдже при погребении своих земляков было рытье глубоких могил, ибо старый татарин знал, что возникшее на окраине совхоза кладбище не сохранится уже до следующего лета, и он делал все, чтобы останки заброшенных жестокой судьбой в чужие края сынов и дочерей Крыма остались не потревоженными. Февзи с сухими глазами прочел молитву на месте погребения матери, полежал допоздна на жухлой траве, вспоминая страшное лето и зиму, потом отправился на центральную усадьбу.

Он шел по той же дороге, по которой прошел однажды после похорон Мурата-эмдже в уверенности, что вся жизнь у него впереди, что он найдет свое место под солнцем. И уже в сумерках пришел он туда, где был когда-то мальчиком на побегушках, откуда тайно бежал более пятнадцати лет назад. Время было позднее, ему бы прийти сюда днем, когда в конторе были люди, чтобы увидеться с "парторг-ака", чьей добротой он был спасен, увидеть бы других людей, которые, может быть, еще помнили шустрого и сообразительного мальчишку.

Однако даже если бы он пришел сюда днем, он не встретил бы в совхозной конторе никого из старых знакомых, ибо руководящая работа в хозяйствах такого (да и всякого другого!) рода - это ходьба по тонкому льду. Кто удержится от превращения находящегося под его надзором товара в шелестящие купюры, кто откажется от предлагаемой мзды, кто не протянет грешную руку к тому, что лежит рядом? Да и зачем удерживать себя, если для того и пробивался, где сметая с пути соперников, где унижаясь в подлой лести, пробивался к хоть сколько-нибудь руководящей должности, шел по головам, по судьбам других людей! Но только один из тысячи покидает поле боя, чтобы на время воздвигнуть свой шатер на более высоком холме! Другие же, если здоровье позволило прожить на поле жестокой сечи хотя бы десяток лет, низвергаются в пучину – в темницу, тюрьму, каталажку. Любой хозяйственный работник в этой стране может – и по всей справедливости! - быть караем по дюжине статей уголовного кодекса. Кто видел в суровых российских просторах тракториста, дожившего до пенсии? – умирают, бедолаги, от водки. Кто видел в Азии председателя или главного бухгалтера колхоза, директора или какого-нибудь другого совхозного руководителя, кто с честью ушел бы на заслуженный отдых, миновав суд и конфискацию имущества? – на их место приходят другие, еще не обогатившиеся. Но, будьте уверены, конфискации подвергается лишь то, что для этого случая и лежит на виду. Иначе, какой толк в этой рискованной игре? Цель жизни каждого настоящего мужчины - материально обеспечить чада свои.