Нобелевский лауреат - страница 75

Ей не нужно было вновь смотреть видеозапись, ибо она сразу узнала пиджак. Насчет брюк не была полностью уверена, потому что они мелькнули лишь в самом конце, когда человек с черным капюшоном на голове упал на землю. Рубашка тоже была под вопросом, хотя Ванда была уверена, что одежда на человеке в видеозаписи и одежда на столе у Крыстанова — одна и та же. И все-таки, она подождала, пока коллеги несколько раз прокрутят фильм, чтобы не навязывать свое мнение. Может быть, из суеверия… Уж очень ей хотелось отыскать какую-то связь.

Мужчины не были единодушны, но все же под конец сошлись на том, что одежда на Войнове чужая. Вещи были схожи с теми, что мелькали в записи, но из-за ее плохого качества определить точно было невозможно. Нужно отыскать свидетелей, которые присутствовали на встрече с Гертельсманом в первый вечер. К счастью, таких было немало. Ванда тут же позвонила издательнице и получила от нее номер телефона того молодого бородача, который воодушевленно представлял писателя аудитории. Ей также удалось разыскать еще нескольких человек из числа организаторов встречи, которые могли бы вспомнить подробности одежды нобелевского лауреата, так как находились в непосредственной близости от него.

Стоев, видимо поняв, что дело потихоньку ускользает от него, помрачнел. Он свернул доказательства с таким сожалением, словно достал их из собственного гардероба. Теперь ему предстояло отнести их на экспертизу, а потом возвращаться в Перник.

На бледном шелке рубашки остались бурые пятна. Вероятно, писатель Войнов в полном неведении оделся, как на свадьбу, не подозревая, что попадет на собственные похороны. При этом, в чужую одежду.

А тем временем Крыстанов успел провести короткий разговор по телефону.

— Шеф сказал, что мы забираем и второе дело. Сейчас будем отрабатывать связь между двумя убийствами. Если не сумеем доказать, убийство Войнова вернем Пернику на дорасследование.

— Связь более чем очевидна, — возразила Ванда.

— Я передаю тебе только то, что сказал шеф. Если хочешь, позвони ему сама и выскажи свое мнение. Кроме того, он попросил меня напомнить тебе, чтобы ты не забыла выполнить какое-то важное обязательство.

— Спасибо, я вряд ли об этом забуду.

— И что это за обязательство, если не секрет? Разумеется, если не слишком личное.

— Мне нужно ежедневно докладывать министру. Ему просто жить не дают из-за Гертельсмана.

— И кто же это ему жить не дает? — захихикал Крыстанов.

— Международная общественность, — со всей серьезностью ответила Ванда. — В частности, европейская.

Крыстанов ничего не сказал, лишь лукаво взглянул на нее. Глаза его смеялись.

Ванда пожала плечами. Ее никогда не интересовали тайные внутриведомственные сценарии, и она никогда не стремилась в них участвовать. Крыстанов знал об этом. Другое дело, что среди коллег было и немало таких, которые искренне позавидовали бы ей, узнав о поручении министра.

«Интересно, за что?» — спросила она себя. Наверное, за хорошее отношение. А может быть, за возможность разбудить начальство в полседьмого утра без веской на то причины, если не считать мелочную мстительность госслужащего за то, что его унизили.

Нужно положить этому конец. Как бы парадоксально ни звучало, но Система, частью которой она являлась, в последнее время мешала ей работать, да и сама работа была ничем иным, как исполнением функций, вверенных ей законом от имени Системы. Ванда и прежде чувствовала некоторое несоответствие между тем, что происходило в рамках Системы, и тем, во имя чего она была создана. Но объясняла это громоздкостью структуры власти. Ее центр тяжести иногда совсем неожиданно мог сместиться, ломая все законы замечательной иерархии, выстроенной с благородной целью создавать и поддерживать первоначальный миропорядок. С тех пор, как Ванда вернулась из Детской комнаты, она не могла отделаться от чувства, что не только история с Гертельсманом безнадежно буксует из-за отсутствия каких-либо улик и исчезновения похитителей, но и вообще все ее неимоверные усилия натыкаются на невидимую служебную преграду, которая, подобно резиновой груше, тут же с утроенной силой отбрасывает их назад. Ванде приходилось вести себя осмотрительно и осторожно, чтобы не допустить ошибки, и этот страх сковывал ее по рукам и ногам. То же самое она замечала и у своих коллег. Кроме того, само определение ошибки изменилось. Вместо какого-то разумного объяснения, Система старалась навязать людям готовые штампы некой новой, довольно мутной идеологии, стараясь заполнить ими те ниши, откуда уже давно исчезла нормальная человеческая мотивировка событий.