Ночь на кордоне - страница 11

Я молча уворачивался, закрывался руками…

Когда они ушли, собрал что осталось от тетрадей и пошёл домой.

Рубашка на мне была разорвана, нижняя губа чудовищно раздулась, из носа сочилась кровь. Перед глазами был Женька… Он не бил меня, стоял в стороне, но по его глазам я чувствовал, что и он считает меня предателем. «Так мне и надо, — повторял я, — так мне и надо…».

Дома я швырнул тетради в угол и, упав лицом на кровать зарыдал. Как мне было горько, как я был несчастен! И некому пожалеть, и некому пожаловаться.

После этого случая мальчишки больше не били меня, но, завидев, вкладывали пальцы в рот и оглушительно свистели, пока я не проходил и не скрывался из виду. Мишка Шайдар снимал со своей белобрысой взлохмаченной головы картуз и картинно кланялся до земли.

— Интеллигенту — нижайшее! — кричал он через дорогу.

Жизнь для меня стала совершенно невыносимой, и я особенно ощущал её горечь, потому что был одинок. Единственным утешением было то, что тётка не вникала в мои учебные дела, и я решительно ничего не делал ни дома, ни в училище. Это меня удивляло, ведь как-никак она платила за меня деньги. Только раз проявила она ко мне интерес, спросив, где я сижу в классе. Я ответил, что сижу на последней парте.

— Ты бы пересел к окну. Зрение плохое — нужен свет.

— У окна сидит Васька Блинов.

— Поменяйся с ним местами.

— Он не захочет. У окна хорошо.

— А ты попробуй…

На следующий день я предложил Ваське поменяться. Он оглянулся, поманил меня пальцем и, наклонившись к уху, прошептал:

— Поищи дураков в другом месте. Мне в окно полицию видно. Кого приводят, кого уводят — всё знаю.

— Я тебе булку с маслом дам, — сказал я.

— Булку давай. Булку я люблю.

Он взял у меня бутерброд и длинным, как у собаки языком стал слизывать масло. Я с завистью смотрел (тётка предупреждала, что даёт бутерброд на дело и чтоб я не съел его сам). Но Васька не поставил моё преподношение в связь с обменом мест, а считал, что я угостил его просто так, за здорово живёшь, и когда я зикнулся о своей просьбе, он вытер рукавом жирные губы и поднёс к моему носу кукиш.

— На понюхай.

И всё же я пересел к окну. На уроке географии Дарья Петровна, хлопнув линейкой по столу, закричала вдруг:

— Блинов! До каких пор ты будешь вертеться и смотреть в окно? Ты мне надоел. Собирай книжки и марш на другую парту. — При этом она оглядела весь класс и, остановив взгляд на мне — надо же! — распорядилась:

— Сергей Сомов, садись на его место.

И вот я на новой парте. Сидеть тут — одно удовольствие. Из окна хорошо видно здание полиции, отделённое от училища узким, как колодец, двором. Позади полиции двор расширяется. Там расположен подвал, в котором держат арестованных, конюшни, около которых полицейские чистят лошадей, зубоскалят или просто от безделья греются на солнце.

В одном окошке полиции видна старушка машинистка со сморщенным, как печёное яблоко, лицом. В другом окне в кресле сидит немецкий офицер, а начальник полиции ему что-то докладывает.

Ворота время от времени открываются, приводят и уводят каких-то людей.

Дома я рассказал тётке всё, что видел в окно, и на этот раз она меня слушала с большим интересом.

Однажды, кажется на уроке истории, я по обыкновению смотрел в окно. В полиции царило необычное оживление. Полицейские сновали взад-вперёд, приезжали и уезжали немецкие офицеры. Через окно в кабинете начальника виднелось много людей. Потом все высыпали во двор, построились в две шеренги. Появился начальник Бондарь и немецкий офицер в зелёном щеголеватом мундире. Полицейские вытянулись. Мне не было слышно, что говорил начальник полиции, а услышать очень хотелось.

— Василий Васильевич, — спросил я преподавателя, которого ученики между собой называли «Вась-Вась», — душно, можно форточку открыть?

Получив разрешение, я вскочил на подоконник и распахнул форточку. До моего слуха донеслись слова Антона Бондаря:

— Завтра к двум часам дня быть всем на месте в полной боевой готовности, с запасом харчей на три дня…

Я сел на место. В висках у меня застучало: тук-тук-тук… Нет, не слова начальника полиции взволновали меня, мне было безразлично, куда и зачем собирались они завтра выезжать… Меня поразило другое: правым крайним в шеренге полицейских стоял огромный, невероятно толстый человек с медвежьими, косолапо расставленными ногами.