Ночь на кордоне - страница 6

— Ты будешь резать? — спросил он.

— Нет, я… не могу.

— Боишься?

— Не боюсь, а… просто жалко.

— Эх ты, мужик!

Презрительно хмыкнув, Женька вытер нож о штаны и пошёл к овце.

Я отбежал шагов на двадцать, сел на траву и, уткнув голову в колени, зажал уши ладонями, чтоб не слышать, как овца будет кричать.

Так сидел я несколько минут, боясь оглянуться. Потом послышались шаги и подошёл Женька.

— Уже? — спросил я.

Женька сел рядом и стал ковырять ножом землю.

— Не могу я её зарезать. Она, как человек, смотрит. Губами в ладони тычется, думает, я ей поесть дам.

Так мы и бросили её в поле. Когда в следующий раз пришли на это место, овцы там уже не было.

Жизнь в оккупации тянулась однообразно и тоскливо. С наступлением темноты город словно вымирал. Никто не появлялся на улицах, только собаки брехали, жалобно подвывая, да изредка под окнами тяжело стучали сапоги немецких патрулей.

Днём жителей гоняли на расчистку улиц, строительство дорог, рытьё окопов.

По воскресеньям на рыночной площади собирался базар. Жить как-то нужно было, и люди тянулись на рынок. Деньги ходу почти не имели, потому что никто не знал, сколько что стоит. Куда охотней меняли товар на товар.

У нас, мальчишек, не было ни денег, ни товаров, и мы воровали. Я знал, что воровать нехорошо, и тогда очень переживал. У Мишки Шайдара была своя философия. Он успокаивал нас:

— Вы думаете, они своё продают? Это всё ж с колхозного поля собрано.

Мишка был артист по части воровства. Бывало, подойдёт к возу с арбузами, на котором восседает краснорожая и злая, как чёрт, баба, возьмёт полосатый, блестящий на солнце арбуз, пощёлкает пальцем, спросит:

— Сколько?

— Три рубля.

— А два не возьмёшь?

— Нет.

— Ну, как хочешь.

Шайдар совал арбуз под мышку и как ни в чём не бывало отправлялся к следующему возу. А баба раскрывала рот от изумления.

— Положь кавун! — визжала она. — Положь, шпана проклятая!

Она уже задирала юбку и ощупывала колесо сапогом, собираясь пуститься вдогонку, но тут в поле её зрения попадала вся наша команда. Мы только того и ждали, чтобы она побежала за Мишкой. Баба возвращалась на место и, исступленно ругаясь, трясла кулаками:

— Сволочи… Чего вылупились? Пошли прочь от воза!

Случались, однако, и у Мишки осечки.

Помню жаркий, пыльный день. На базаре полно народу. На одном возу быстроглазый стриженый мужичок, староста села Хвощеватки, бойко ведёт торговлю арбузами.

— Дамочка, возьмите этот, на вас смотрит… — скороговоркой причитает он. — Рубль пятьдесят штука. Граждане, выбирайте, не стесняйтесь! Любой нарежу — кровь потечёт. Получите сдачу… Любезный, вы уронили гривенник. Подходите, подходите…

Шайдар тоже подошёл. Неторопливо выбрал два арбуза и, пользуясь общей толчеёй, задумчиво отправился восвояси.

Но мужичок заметил, схватил небольшой арбуз, раз-другой подбросил его на ладони, словно взвешивая, и вдруг метнул в Мишку. Арбуз, как ядро, описал в воздухе дугу и саданул мальчишку в спину. Мишка мотнул головой и упал вперёд, разбив свои арбузы. Потом две недели харкал кровью.

Но больше братва воровала у немцев, и за это порой жестоко платилась. Ребята, которые жили на другой улице, Сашка Раславцев, Петька Михеенко и ещё один хлопец, которого я не знал, забрались в немецкий склад. Их поймали, два дня держали взаперти, а на третий вывели в рощу за город и расстреляли. Я слышал, как мать Сашки Раславцева, плача, рассказывала:

— Через неделю нашли мы их в роще. Сидят в яме на корточках застреленные… Моему Саньке вот тут в грудь ударено, скрозь спину прошло…

Однажды, голодный, бродил я по базару, надеясь поживиться коркой хлеба, выпрошенной у торговки, или стащить что-нибудь съестное.

Незаметно я забрался в ряды, где продавали всякую рухлядь: ржавые замки, гвозди, дверные ручки, топоры… Здесь можно увидеть интересные и самые неожиданные вещи, такие, как милицейский свисток, пряжку от флотского ремня, старинные часы, позеленевшие подсвечники и многое другое. Но то, что я увидел в этот раз, было просто невероятным. Я увидел толстую книгу — «Жизнь животных» Брема, второй том. Подслеповатый старичок, продававший её откусывал единственным зубом грушу-бессемянку и, шамкая, гонял языком во рту.