Ночь на кордоне - страница 7

С волнением придвинул я книгу к себе и открыл переплёт. И что же вы думаете? В верхнем углу я увидел роспись своего отца. Сердце у меня заколотилось, забухало… Это она! Это наша книга!..

Я поднял на старика глаза.

— Дедушка, это наша книга…

Дед перестал шамкать и приблизил ко мне ухо.

— Что ты сказал? Говори громче!

Я сказал громче:

— Это наша книга… Вот здесь на уголке роспись моего отца.

Старик проворно вырвал у меня книгу, захлопнул переплет и придавил рукою.

— Была ваша — теперь наша. Плати три рубля — и будет твоя. У меня тоже кой-чего много было, а теперь — фють! — как дым, одни воспоминания.

Что мне было делать? Где взять три рубля, когда у меня за душой и копейки не было. Выход один — просить у тётки, хотя было маловероятным, чтобы эта старая скупая женщина могла дать такую сумму. Но ведь не так давно она сама почему-то интересовалась этой книгой! Вспомнив это, я, что было мочи, помчался домой, хотя всё ещё продолжал сомневаться в благосклонности и щедрости пожилой родственницы.

Тётка во дворе складывала щепки, собранные ею в разных местах для топки. К моему удивлению, она, лишь услышав о книге, ни слова не говоря, выбросила из фартука щепки и заспешила по шатким ступеням на второй этаж, где мы жили. Там быстро извлекла из-под кровати ободранный чемодан, из вороха тряпья вынула завязанный узелком носовой платок и, развязав его, дала мне деньги.

— Беги… Покупай… Да живей, пока она ещё не продана. Ведь это память об отце…

Я опрометью бросился на базар, на ходу раздумывая над тем, что плохо знаю свою тётку. Не такая уж она скупая, как я думал.

К сожалению, я опоздал. Опоздал на какую-то минуту. Книгу уже купил какой-то огромный, свирепого вида человек. Шумно сопя и мусоля в толстых губах немецкую сигарету, он неторопливо листал страницы, рассматривая картинки. Потом захлопнул переплёт и, переваливаясь, пошёл, расталкивая всех и никому не уступая дорогу.

Я забежал сбоку и, путаясь в словах, залепетал:

— Дяденька, продайте мне эту книгу… Пожалуйста… Это наша книга. Тут подпись моего отца.

Толстяк остановился, повернул жирную физиономию в мою сторону и посмотрел такими страшными, свинцовыми глазами, что у меня дух перехватило. Ничего не сказал, а только посмотрел. И словно пригвоздил меня к чему-то. Потом, отвернувшись, зашагал дальше… Я с опаской двинулся в некотором отдалении.

У большого здания с облупившейся штукатуркой он свернул под арку и исчез. Я хотел было пойти за ним, но дорогу мне преградил немецкий солдат, охранявший вход во двор.

— Цурюк! Назад! — крикнул он издали.

— Что, нельзя? — прикинулся я наивным. — А как же дядя пошёл?

Солдат добродушно ухмыльнулся и, повернув меня, легонько поддал прикладом.

— Вэк, вэк…

Я перешёл на противоположную сторону улицы, уселся на подножку сгоревшей машины и стал терпеливо ждать. Авось толстяк появится снова. Но толстяк не появился. Книга, так неожиданно показавшаяся в поле моего зрения, так же неожиданно и бесследно исчезла.

Как-то в конце августа я мастерил во дворе клетку для кроликов. Неожиданно прибежал Женька и, еле переводя дух, выпалил:

— Слыхал новости? В городе школу открывают.

— Какую школу?

— А кто его знает, какую. Называется «реальное училище».

— Брешешь…

— Правда! На комендатуре объявление висит. Пойдём посмотрим.

Мы побежали смотреть. Действительно, на обшарпанной стене комендатуры висело отпечатанное крупными буквами объявление.

— Значит, девчонок не принимают? — удивился Женька.

— Выходит, так.

— Чудно… Кто ж будет учить? Русские или немцы?

Я не знал, кто будет учить, но сказал, что, должно быть, немцы.

— А как же книжки? По старым, наверно, не разрешат.

— Не разрешат.

Мы пошли домой, возбуждённо обсуждая эту новость. Я живо представил себе первые занятия в таком училище, в классе сидят мальчишки, все стриженые, все одинаковые, а немец ходит по классу и командует: «Ейн, цвей, дрей…»