Ночь Патриарха - страница 32

Ленин тогда был в глубоком кризисе. Стало понятно, что у него нет никакого, даже приблизительного плана государственного строительства. Его душевное состояние, усугублённое смертью единственной любимой им женщины Иннесы Арманд, было близко к помешательству.

Выяснилось, что по запискам Ленина, через верного ему старого партийца Шелехеса, принадлежавшего к семье известных ювелиров, ночами тайно вывозятся из Гохрана реквизированные у буржуазии ценности, которые потом реализуются, а деньги через посредников переводятся на ленинские счета в швейцарские банки. Возникло подозрение, что Ленин задумал сбежать за рубеж к своим деньгам. Шелехес был арестован и дал нужные показания.

Ленин забрасывал Дзержинского письмами, требуя освобождения своего сподвижника. Но председатель ВЧК вежливо ему отвечал, что он выполняет его же собственные распоряжения об усилении мер по защите от расхищения принадлежащих государству ценностей. К ярости Ленина Шелехеса расстреляли.

Вот тогда-то впервые Патриарх сделал для себя важный вывод о том, что главным достоинством руководителя органов безопасности должна быть неукоснительная личная преданность своему вождю.

Ленинские деньги очень пригодились позже: когда Патриарх уже получил власть и потребовал от Крупской, чтобы она перевела их в страну. Эта пародия на женщину, всю жизнь, проходившую в мальчиковых ботинках, сначала заартачилась, но вождь пригрозил, что «Ленину найдут другую вдову», и вопрос был улажен^>4. Эта ленинская сучка тогда навсегда перепугалась и с тех пор стала усердно выполнять необходимую работу на доверенной ей от ЦК партии ниве просвещения — бдительно следила за методами воспитания молодого поколения. Она составляла списки неугодных партии преподавателей и профессоров, а также перечень подлежащих изъятию из публичных библиотек книг, включающих Чарскую, Лукашевич, Надсона, Достоевского, Льва Толстого, Бунина и многих других авторов, идеология которых не соответствовала принципам воспитании духа нового советского человека.

А тогда, в начале двадцатых годов не только Ленин — никто не знал, что делать с разорённой «Военным коммунизмом» страной дальше. Чтобы заставить рабочих трудиться, Троцкий предлагал организовать из них военизированные отряды с железной дисциплиной. А Ленин только и умел истерически кричать, что нужно усиливать террор, как можно больше расстреливать саботажников, укрывателей хлеба, спекулянтов, священников, белых элементов. «Расстреливать! Расстреливать, уничтожать эту сволочь!» — неистово вопил он.

Делать было нечего, как только опять ввести в обращение деньги и объявить НЭП, несмотря на возражения старой ленинской гвардии, считавшей это откатом к капитализму. Им хорошо было, получающим отличные пайки, жившим в довольстве, рассуждать о чистоте коммунистических идей. А по секретным данным в то время от голода умерло около шести миллионов человек.

Тогда партия, обтекая Ленина, раскололась на два лагеря: один — во главе с Троцким, который посчитал исторический эксперимент неудавшимся и предлагал, сбежав с добычей в другую страну, откуда начать новое наступление на капитализм. Другой лагерь — во главе с уже тогда набирающим силу Патриархом, настаивавшим, что нужно строить социалистическое государство в России — для этого еще есть ресурсы и возможности.

На стороне Троцкого были эти вечные перебежчики Зиновьев и Каменев, на зарубежных счетах которых, как и у самого Троцкого, лежали огромные деньги. Патриарха поддерживали Дзержинский и Ягода, с которым он подружился ещё тогда, когда тот приезжал с инспекцией от ЦК на Царицынский фронт.

Троцкого не любили и боялись, а тот из-за своего высокомерия и непомерных амбиций недооценивал людей. Не говоря о том, что он в своё время недооценил его, Патриарха, за что и поплатился впоследствии, Троцкий считал Ягоду только услужливым исполнительным дураком, сделав его навсегда своим врагом. А Патриарх разглядел в нем, кроме добросовестного исполнителя, ещё и хорошего, решительного организатора, умеющего угадывать желания высокого руководства. Стоило только намекнуть этому фармацевту, потомственному аптекарю, что неплохо бы иметь в недрах ЦК небольшую секретную лабораторию ядов, не оставляющих следов применения, как Ягода организовал такую лабораторию. О ней никто не знал, даже Дзержинский.