Ночи подобный - страница 2

Басовыми звуками виуэлы[2] и щелканьем глиняных кастаньет отмечали повсюду скорое отбытие кораблей. Моряки с «Ла-Гальярды» танцевали сарамбеке[3] с вольноотпущенными негритянками, перемежая танец куплетами — как в той песенке «Девчонка из Ретоньо», при исполнении которой руки хлопали по тем предметам, названия которых опускались. Шла погрузка масла, вина, пшеницы, и индейские слуги Веедора[4], желавшие поскорее вернуться на далекую родину, тоже в ней участвовали. По дороге в порт наш будущий капеллан нахлестывал животину, груженную мехами и трубами переносного органа. Когда мне попадался кто-либо из эскадры, то были чересчур шумные, на публику, объятия, и тут же смех и хвастовство — все, чтобы только женщины выглянули из окон. Мы были словно люди особой породы, выкованные для успешного выполнения миссии, которая не по силам ни булочнику, ни чесальщику овец, равно как и торговцу, нахваливающему в патио перед кумушками украшенные рюшем голландские рубахи. Посреди площади — медью на солнце — шесть труб Аделантадо[5] слились в едином звучании, а бургундские барабаны рвали барабанные перепонки, и ревел, словно вот-вот укусит, тромбон с драконьей пастью.

В пахнущей кожами и сафьяном лавке отец мой вяло, как всякий, у кого голова занята ожиданием, тыкал шилом в стремянный ремень. Он с тихой грустью обнял меня, возможно, вспомнив ужасную смерть Кристобаля, моего друга по детским шалостям — его пронзили стрелы индейцев в Бока-дель-Драго. Отец знал: всем тогда приспичило плыть к Индиям, хотя умные люди поговаривали, что вся эта затея — сущее надувательство для большинства и выгода для очень немногих. Отец с гордостью показал плоды своего труда и похвастался честью — безусловно, не меньшей той, что добиваются во всяких там опасных миссиях — нести на святой процессии штандарт кожевенников; он вознес хвалу обеду на столе, полной чаше в доме и спокойной старости. Но, возможно, слыша веселье на улицах и понимая, что вряд ли разумные доводы что-то изменят, он легонько подтолкнул меня к комнате матери. Этой минуты я боялся большего всего, и мне пришлось сдерживать слезы, когда она заплакала, узнав от нас только сейчас о моем отъезде, когда всем давно было известно, что мое имя занесено в книги Каса-де-Контратасьон[6]. Я возблагодарил мать за молитвы Деве Марии, покровительнице мореплавателей, о моем скором возвращении, пообещав ей все, чего она хотела от меня — не вступать в греховные связи с женщинами, которые по наущению дьявола для большего смятения и заблуждения простодушных христиан, не искушенных видом бесстыдно выставленной напоказ плоти, жили в наготе совсем не райского толка. Понимая, что бесполезно умолять того, кто уже спит и видит дальние страны, моя мать принялась с печалью в голосе расспрашивать о надежности судов и опыте капитанов. Я приукрасил качества «Ла-Гальярды» и преувеличил опыт команды, сказав, что лоцман был ветераном Индийских кампаний, соратником Нуньо Гарсии[7]. И чтобы отвлечь мать от сомнений, рассказал ей о чудесах Нового Света, о Копыте Большого Зверя[8] и Камне мочевого пузыря, которые излечивают все болезни, о том, что в Омегуа есть один город, весь из золота, и чтобы его пересечь одному путешественнику потребовались ночь и два дня, и там-то мы точно окажемся, если нам не повезет в землях, до сих пор не изведанных, где много богатых поселений. Качая головой, мать рассказала тогда о лжи и хвастовстве индейцев, амазонок и антропофагов, о бурях у Бермудских островов и об отравленных копьях, которые оставляли недвижимым всякого, кто на них натыкался. Видя, что на речи о добрых предвестиях она отвечает суровыми истинами, я рассказал ей о высоких целях — пусть узрит она нищету несчастных идолопоклонников, не знавших крестного знамения. Это же миллионы душ, которые мы, исполняя наказ Христа апостолам, обратим в нашу святую веру. Мы — солдаты Бога и одновременно солдаты Короля, и с теми индейцами, крещенными и присягнувшими на верность, освобожденными трудами нашими от варварских предрассудков, да примет наша родина награду несокрушимого величия, а оно принесет нам счастье, процветание и власть над остальными государствами Европы. Умиротворенная такими словами, мать повесила мне на шею освященный медальон и выдала бальзамы от укусов ядовитых тварей, заставив меня пообещать, помимо прочего, надевать на ночь связанные ею шерстяные носки. И тут зазвенели колокола на кафедральном соборе, и она пошла за вышитым платком, который надевала лишь по великим праздникам. По дороге к церкви я заметил, что, как бы то ни было, родители преисполнены гордостью за сына, зачисленного в эскадру Аделантадо. Они восторженно и церемонно, как то принято, здоровались со всеми. Всегда приятно иметь храброго сына, который отправляется сражаться за великое и правое дело. Я посмотрел в сторону порта. На корабли все еще грузили пшеницу.