Ночные бдения - страница 51
В этом своем преогромном мире.
Опасается даже, что в нем вот-вот
Чрез край стихия перехлестнет,
И он, как Сатурн, вдруг разинет рот
И детей во гневе своих сожрет.
Забывший, кто он, откуда родом,
Мучимый призраков диким сбродом,
Особую все же имеет он стать
И мог бы так о себе сказать:
Я — бог, природу лелеющий в сердце своем,
Дух, живущий везде, во всем,
В раннем брожении сил изначальных темных,
В проявлениях жизни жадных и неуемных,
Дух, силой материю переполняющий,
По ветвям и стволам соки, как кровь, гоняющий,
Словно заново мир творящий,
К лепоте его вещей, вящей,
Природу призванный возродить,
Все, что возможно, омолодить,
Жизнь во всем поселить, жар горения,
Вихрь стремления и сомнения.
Оттого-то и мерзок тебе, и гадок
Всяк, что до званьев и титулов падок,
Ходит повсюду надутый, как падишах,
С речами скверными на устах,
Считает, самою природой он
Избран как бы и вознесен,
Мол, особая раса, особое племя,
В ней одной, мол, зреет духовности семя,
Всем остальным же вовеки уже не спастись,
В вечной вражде к матери поклялись,
Ко всему, что в мире родит она,
Речь их образами красна,
Одевают религию нудной своей моралью,
Хранят, как женщину под вуалью,
Видят образ призрачный, бестелесный,
Напускают при этом туман словесный,
Воображают, что властвуют над собой,
Что, мол, в каждом их члене и в мысли любой
Мессия зреет, грядет, как плод,
Воображают, что призваны свой народ
И все остальные народы, как стадо овец, иль коров,
В хлев всеобщий загнать, под единый кров,
Дабы их помирить, дабы их лелеять,
Хором набожным дабы мычать и блеять,
То пророчество слышишь, то вдруг софизм,
И хотя от природы не свойственен им магнетизм,
Коли встретят однажды дух настоящий,
Дух бодрящий, а не мертвящий,
И силу его на себе познают,
Уже верят, что сами им обладают,
Наставлять пытаются всех вокруг,
Указуют на север, на юг.
Сами не в силах себе помочь,
Других зато поучить не прочь.
Вносят во все суетливый азарт,
Мысли мешают, словно колоду карт,
Открыть законы мечтают Зла и Добра,
Их мысли для мира что писк комара.
Расстройством желудка, однако, все это грозит,
Воздействует пагубно на аппетит.
Читавшего их тем не менее мог бы я научить,
Как от порчи подобной быстро себя излечить:
На кушетке с красавицей юной абзац за абзацем
Изученьем «Люцинды»>{61} заняться.
А всей этой шайке набожных дураков
Хочу заявить я без обиняков:
Что эту их святость и их «эфирность»,
Трансцендентность их и надмирность
Возмутить пожелал я тоном задорным,
Совратить захотел жизнелюбьем своим упорным,
И покуда потребность во мне живет
Солнцу молиться, встречать восход,
Поклоняться материи вечной, пению петуха,
Здоровью немецкой Музы, силе ее стиха,
Пока надо мной сияет единственный в мире взор,
Глаза эти сладкие, короче, до тех самых пор,
Покуда в объятьях лежу ее нежных рук
И слышу сердца согласный звук,
Покуда я ангельским полон ее существом —
Мне мнится, я с истиною знаком,
Покуда желанья охвачен волною —
Ненавижу все показное.
Настоящим мыслям не надобно юлить да метаться,
Не скачут они, как призраки, не суетятся.
Свободными и здоровыми мысли те рождены,
Плотью, кровью и нервами наделены.
Остальным всем желаю преуспеянья и благ
И заключу на прощанье так:
Чтоб их всех черт побрал, паразитов,
Иезуитов и московитов>{62}.
Писано мною, Гейнцем Упрямцем, в порыве драчливом
У Венеры в чертоге, в стиле слегка игривом.
Все, что думал, высказал здесь, не тая,
Даруй же, о Боже, миру побольше таких, как я.
1799
ПОСЛЕДНИЕ СЛОВА ПАСТОРА ИЗ ДРОТТНИНГА, ЧТО В ЗЕЛАНДИИ>{63}
Дряхлеющую плоть зовет земля,
Мое молчанье скоро вечным станет;
Но прошлое живет во мне, моля
Открыть его, — и прежней болью ранит:
О, как, Земля, свершиться ты дала
Кощунству, что со мной в безвестье канет.
Светила Неба, коим несть числа,
Сверкающих созвездий вереница,
Вы ль станете утайщиками зла?
Постичь виденье — право очевидца,
Тогда зачем столь долго мой язык
Трусливо ложной клятвою томится?
Дай, Господи, чтоб в мой последний миг
Мне тайна эта дух не тяготила,
Чтоб этот лист читателя достиг,
Дабы в грядущем вечная могила
Деянье, что узреть случилось мне,
Со мною вместе не похоронила.
Свершилось то в полночной тишине,