Ночные трамваи - страница 39
— Ладно, — сказал он. — Выйди, посиди в коридоре.
Опять до нее долетел запах лука, и она неожиданно, сама не зная почему, сказала:
— А у меня папа генерал и Герой Советского Союза. Между прочим, дивизией командовал.
…Потом, когда прошло время, она пыталась объяснить себе, что заставило ее вот так, ни с того ни с сего заговорить об отце; может быть, ей показалось — майор все-таки должен быть поуважительней с генеральской дочерью, но прежде ничего подобного ей никогда не приходило на ум, а может быть, она брякнула от полной своей беспомощности, но, вспоминая об этом, стыдилась вырвавшихся слов.
Однако ж майор на них никак не отреагировал, ничего не изменилось в его пышущем здоровьем лице, он почесал в ухе и повторил:
— Посиди в коридоре. Позову.
Она встала и, когда выходила, заметила, что он взялся за телефонную трубку.
Она сидела на жесткой скамье неподалеку от заделанного решеткой окна, сюда долетал лишь звук работающего движка да что-то бормотал диктор по радио за одной из дверей, пахло хлорированной известью — так обычно пахнет в вокзальных туалетах. Ей на какое-то мгновение стало жалко себя: вот она бросила все — работу, Матвея, московскую жизнь и по велению отца ринулась безоглядно в этот дальний угол страны, мучаясь в аэропортах, на пристани. Все тело ее ныло от боли, белье пропиталось потом так, что она сама себе была неприятна, а этот майор, облаченный особыми полномочиями и особой властью, видимо, хорошо здесь живущий, может единым взмахом руки перечеркнуть всю ее поездку. Она вдруг вспомнила, как однажды, когда были обнаружены ошибки в расчетах, к которым она не имела отношения, но, чтобы защитить Матвея, решила: возьмет их на себя, — Матвей улыбнулся, поглаживая пальцем седые усики, с усмешкой заговорил: самоотречение, мол, еще никогда не давало никаких результатов, оно всегда исходит от абстракции, мол, самоотречение во имя человечества или других людей есть вершина нравственности, на самом же деле это чепуха, это всего лишь рассудочная романтичность, не имеющая конкретной пользы. Ей тогда его размышления показались глубокими и умными, но сейчас она обозлилась: размышления размышлениями, а реальность непредсказуема, во всяком случае, если уж она приехала сюда, то добьется своего. И почувствовала, как все в ней напряглось от упрямства.
Светлана не сразу поняла, что означает хриплый писк и мигание оранжевой лампочки над дверью начальника, но тут же сообразила: это он ее так вызывает.
Опять шла от двери к письменному столу под немигающим, острым взглядом краснолицего майора. На этот раз он сказал ей:
— Сядь.
Она опустилась на стул.
— Почему сейчас свидание, а не после суда?
Она не знала, как ему объяснить, не посвящать же его в ситуацию, сложившуюся у нее с Антоном. Она подумала и ответила:
— Я жила в Москве, а он… Мне поздно сообщили.
— Что же вы врозь?
— Так получилось… Я к этому привыкла. Он плавал… Жены моряков, знаете…
— Знаю, — хмуро перебил он, и она не поняла, какое значение вложил майор в эти слова.
Он помолчал и сказал:
— Приходи завтра в двенадцать.
Ее сразу же обеспокоило, что придется искать ночлег и вообще все снова откладывается, ей показалось, голос майора стал мягче, в нем послышалась нотка участия, и потому попросила:
— А сегодня…
Он перебил ее:
— Сегодня Вахрушева нет. Завтра из бригады доставят. Будь здорова…
Ей ничего не оставалось, как уйти. И она снова брела разбитой дорогой к поселку, ее обогнал лесовоз, она помахала водителю, но тот или не заметил ее, или не обратил внимания. Она совсем измаялась со своим чемоданом. Улица поселка была пустынной, похожие друг на друга дома тянулись длинным порядком. Она постучалась в один, во второй, ей никто не ответил. Потом она увидела магазин, во дворе его навалены были пустые ящики, а неподалеку от лестницы на скамье сидели мужики, двое стариков в брезентовых куртках, со слезящимися глазами. У ног их стояли пустые бутылки с рыжими наклейками, старики о чем-то переговаривались с косматым парнем, под обоими глазами которого радужно сверкали большие синяки, а на лбу краснела ссадина.