Ночные трамваи - страница 54

— Завтра я жду тебя в институте.

У нее от слабости и беспомощности кружилась голова, и она не могла ничего ответить.

— Пока, малыш!

Он приподнял руку, вышел, и через несколько секунд лязгнул стальным зубом замок двери. Этот глухой удар отозвался в Светлане, и она уткнула лицо в подушку, обессиленно заплакала. Она чувствовала, как дрябло и никчемно ее тело, как оно все разворочено, противно ей самой, и, сжавшись, словно ожидая еще одного удара, громко заплакала, с ней не бывало такого с детства, так, плача, она и заснула, не способная подняться с постели.

Проснулась ночью. Небо за окнами было светлым, и в этом розово-желтом просторе горела ярко, завлекающе крупная звезда. Светлана поднялась, прошла в ванную, встала под душ, мылась долго и чувствовала, как наливаются упругостью плечи, грудь, руки.

— Ну и хорошо, — сказала она вслух. — Ну и хорошо.

Теперь она знала, к чему это относится. Она досуха вытерлась полотенцем, подошла к телефону, набрала справочную аэропорта. В трубке долго и занудливо повторяли: «Ждите ответа» — и Светлана терпеливо ждала, потом щелкнуло и хмурый голос сказал: «Слушаю».

Нужный самолет вылетал в шесть тридцать. «Успею», — решила Светлана и тут же набрала другой номер, чтобы заказать такси. Она подумала: как хорошо, что сняла утром с книжки триста рублей, конечно же это немного, но отец поможет, обязательно поможет. Она быстро собиралась и, когда чемодан был готов, усмехнулась. «Ну, что же, — решила она, — если у него есть ключ, то найдет…» Она села к столу и на чистом листе написала заявление с просьбой дать ей отпуск. И когда закончила эту работу, отодвинула от себя бумагу, оглядела комнату и вслух, словно тень Матвея оставалась где-то здесь, произнесла со злостью:

— Пошел ты к черту! Ко всем чертям собачьим, ничтожество!

Так облегчив душу, она подхватила чемодан, пошла к выходу.

Годы подбирались к семидесяти, но стариком он себя не ощущал, хотя знал: многие из горожан давным-давно определили его как человека не просто шагающего, а скорее сползающего к концу жизни, к той черте, за которой уж ничего не будет. Ну, бывали у него боли по утрам в пояснице и в суставах, — он все равно зимой и летом обливался холодной водой, и тело у него не дряблое, но не это было главным, а то, что ему вовсе не жилось спокойно и он не воспринимал окружающее словно неизбежную данность, а, как и в молодости, и в зрелые годы все еще пытался понять, что приемлемо в бытие, а что нужно отвергнуть.

Он не любил третьяковских мелких сплетен, они были ему безразличны. Надя это понимала и не несла в дом всего того, чего наслушается на рынке, в магазинах или в какой-нибудь очереди, но если он чувствовал, что дело крупно, хотя может и выглядеть мелочишкой в огромном потоке самых разных явлений, будоражащих не только окрестную жизнь, но и многие города и поселки, он влезал в него. Как и прежде, ему доставляло своеобразную усладу тормошить людей, заставлять их делать порой несвойственное им, но необходимое для других, хотя давно обнаружил: теперь уж не так прислушиваются к нему, порой усмехаются, как над дитятей, которому многое дозволено, однако же подобное не смущало, он понимал: времена поменялись и на многих местах сидели люди, для которых определились иные мерки и ценности, чем те, которым он сохранял верность, да и видел: ныне больше размышляют, прикидывают, как сделать так, чтобы меньше истратить самого себя и за малую трату получить больше. А в его вере было нечто иное: он убежден был, что всякое настоящее дело, если ты за него взялся, переходит в переживание, и чем более ты узнаешь это самое дело, тем более оно становится твоим переживанием. Конечно, это вызывало насмешки, но однажды он услышал от Светланы слова, которые она обронила как бы мимоходом, а он их подхватил, и они стали для него словно бы опорой в повседневности: «Истина всегда вызывает насмешку до того, как ее признают». Он это и прежде знал, но не находил четких словесных выражений, а теперь, когда мысль оказалась облеченной в слово, даже в некую формулу, он спокойно относился к тем, кто считал его чуть ли не свихнутым на каком-нибудь деле, в которое он влезал, потому что верил: рано или поздно этот самый насмешник-скептик будет посрамлен.