Ночные трамваи - страница 59

Однако ж сколько вот лет прошло, не одна — три жизни, а Петр Петрович все же помнил того высокого человека в пенсне, который двигал это пенсне по носу указательным пальцем вверх, никогда не сутулился, но часто потирал руки, словно они у него зябли, и говорил отрывисто, резко. Он с рабочими так не заискивал, как иные концессионеры, не лебезил, бывало, и штрафовал, но вот же не обижались на него, признавали за ним право на командный тон, потому что человек он был знающий, считал: мастера у печей много суетятся, часто пробы берут из ванн, понаделали из всего «секретов», судят о готовности металла по искре, по углу изгиба раскованной пробы, по рванинам на кромке, по излому — всего не перечислишь. Александр Александрович звал все это «шаманством», ворчал: мол, колдуют мастера, как алхимики, это, дескать, от крестьянской жизни идет, там человек на природе по приметам мозгует — когда сеять, когда хлеб убирать, вот и перенесли крестьянские обычаи на завод, из примет тайную науку сотворили. Он же все обсчитывал, указывал: зная скорость выгорания углерода, температуру, ну и иные показатели работы печи, не так уж и трудно определить готовность плавки. Он это пытался внушить рабочим, даже соорудил экспресс-лабораторию, и, когда действовал сам, получалось у него все без ошибок, мастера его умением восхищались, но менять свои способы не решались. «Ну и черт с вами, — говорил он, — носитесь со своими «секретами», а я ребятишек наберу, они у меня за год-два мастерами получше вашего станут». Однако же старые сталевары ему не верили, думали: сам он, конечно, настоящий спец, с ним не очень-то потягаешься, но, чтобы сотворить настоящего мастера, годы и годы нужны. А он вот все же школу создал. Может быть, потому его и не тронули, когда в тридцать втором концессионеров с завода погнали, даже было какое-то судебное дело, но это уже не в Третьякове, а в Москве, но Найдин через два года пошел в армию, в ней и остался.

Подсобное хозяйство в Синельнике появилось еще при нем. В ту пору хлынул в Третьяков деревенский народ, спасаясь из дальних деревень от голода, да и на рынке цены подскочили, в магазинах товары давали по карточкам, вот тогда и порешили: обзавестись заводу своим хозяйством, пооткрывать в цехах столовые, пункты питания. И лошадей требовалось все больше и больше…

Петр Петрович после войны, когда вернулся в Третьяков, ездил в Синельник, — тогда еще у него Ворона не было, одолжил коляску у ветеринара, — повез показать Кате тамошние места. Старый дом управляющего был в разоре, но народ тут жил в своих избах. Ему рассказывали, что в войну хозяйство крепко выручало, ведь завод работал под сверхъестественной нагрузкой, давал металл, давал больше того, что может, а продуктов сюда почти не поставляли, они фронту были нужны и большим городам, потому в Синельнике и пшеницу сеяли, и картошку сажали, и скотину разводили. Земли здесь хорошие. Машин, конечно, не было, опять же лошади выручали, да и по такой дороге, как отсюда до города, никаким иным транспортом не доберешься: машину на здешних колдобинах быстро разнесет. Был в Синельнике и небольшой пруд с речкой, вода студеная, но Катя купалась, да и он полез в воду, правда, потом пришлось четвертинку выпить, а то простуды не избежать. Кажется, они еще сюда с Катей приезжали раза два — сейчас не вспомнить, уж очень нравился ей синий воздух, окутавший здешние места. Возил он ее и к горам — это на север от Третьякова, так горы ей не понравились, говорила: мрачные места. Он-то ничего мрачного не видел, его даже влекли к себе острые серые зазубрины, взметнувшиеся грозно в небо, но Кате они не пришлись.

Когда Антон поселился в Синельнике, он решил его навестить, да и Надя просила. Он позвонил Антону, тот сказал, пришлет газик.

Петр Петрович удивился, как обновили дом управляющего, в нем была теперь не только контора, но и клуб, зал хорошо отделали мастера, показывали фильмы. Антон тут же, в этом доме, оборудовал себе комнатенку, было в ней светло, весело, под окнами сирень, цветы. И сам Антон веселый, вроде бы на лице его и веснушек прибавилось, и глаза еще более отдавали синевой, ходил он легко, в тельняшке, а поверх нее — желтая куртка из плащевки, повел показывать поселочек, говорил бойко: вот, мол, хорошо как здесь, народ работный. Конечно, он хозяин еще не очень опытный, но тут бухгалтер сильный — Вера Федоровна Крылова, да и Александр Серафимович Потеряев помогает. Надо на завод давать поболее продуктов. Антон уж ездил по цеховым столовым, там можно быстро порядок навести. По всему было видно: ему тут нравилось, и за дело он принялся горячо, а более всего обрадовался Петр Петрович, что Антон решил разводить лошадей, хотя они сейчас ни к чему, но вокруг-то их совсем уж мало, а порода в Синельниках знаменитая, тут вроде своего племенного завода. Хорошо бы не дать погибнуть делу, есть ведь небольшой табун, а вот конюшни развалены. Решили их строить, и деньги дали, и место отвели. Петр Петрович настоял: пойдем на лошадей глянем. Антон и повел его. Конюшня и в самом деле была плоха, хоть ее и залатали и стойла пообновили… Однако же какие лошади! К тому времени Ворона уж не было, остались только воспоминания о нем, и тут-то прежнее взыграло в Найдине, не выдержал, заговорил: