Ноктюрн - страница 49

— О, Великая Матерь! Услышь меня, молю… Не оставь меня теперь. Приди и освободи мое сердце от малодушия и сомнений… — он начинал эту молитву сотню раз и каждый раз прерывался на полуслове. Приходя в себя от боли и смятения, он ловил себя на мысли, что не знает, к кому обращены эти слова.

— Просто помогите мне, кто-нибудь, — он шептал, выл, рычал, когда кроме захватывающей все его тело боли в нем не оставалось больше ничего живого.

— Прости меня, любимая…

Даже сквозь заволакивающий глаза туман из слез и головокружительных видений он все еще мог разглядеть ослепительный свет, пробивающийся в недра пещеры откуда-то сверху. Доползти до него и закончить, что должно, — единственный выход, который у него был. Но в невыносимых тисках жизни его держал неведомый доселе страх. Страх смерти и небытия.

Шепот снова перешел на крик и душераздирающими стонами растворился в шуме падающей с высоты десятков метров воды.

Когда он вновь пришел в себя, жажда жизни вновь напомнила о себе оглушительной болью и желанием эту боль прекратить. Он дрожащей рукой развернул мокрую липкую ткань, в которую была замотана кисть его левой руки, попытался пошевелить оставшимися пальцами, но они словно задеревенели, так остервенело он прижимал их к холодной поверхности камня в попытках хоть как-то унять боль. На месте остальных чернели обугленные обрубки.

— Я не смог… О, Великая Матерь, я не смог… — он в отчаянии закрыл лицо ладонью. Все его тело сотрясалось от беззвучных рыданий.

— О, Благодатная Эва, мать всего сущего, покровительница наших душ и тел! К тебе, милосердная, взываем в последние мгновения нашей жизни…

Ему до последнего казалось, что он сможет сделать то, что было решено уже давно. Несколько напряженных дней они ждали подходящего момента, чтобы ускользнуть от взоров караульных и контроля верховного иерарха, его отца. Покинуть территории Черного Леса и болот они не могли из-за наложенного на них проклятья. Он понял, куда они идут, когда на горизонте показался силуэт высокого холма с крутыми склонами и плоской вершиной. До его ушей донесся — сначала тихо, а с каждым новым шагом все раскатистее — грохот падающей с вершины воды, и вскоре они уже были на берегу спокойного озера, рожденного стройными бурлящими потоками небесного водопада.

В гору они поднимались молча, и когда достигли плоского каменного уступа, Леонора с надеждой посмотрела сначала на него, а потом на струи воды, льющиеся на вершину горы с самих небес. Она улыбнулась впервые за много лет, и он, не сдержавшись, заключил ее в свои объятия, сокрушаясь, что ему не дано уже будет увидеть ее вновь.

Ее волосы, даже почернев, все еще пахли жасмином, а бледная серая кожа была нежна, как шелк. Обычно она отстранялась от него. Она ненавидела свое измененное тело, как и его, ставшее темным и холодным, словно бездушный камень, и он это знал: все эти годы она не смотрелась в зеркало и избегала любой с ним близости, но теперь она ответила на его ласки.

Они стояли на вершине Эльфийского Водопада, из вод которого вышел их прародитель, и Белаар разрывался от того счастья, что окутывало его сердце, и горечи, осознавая, что это последний их миг вместе. Он этого не желал. Он как мог старался приспособиться к новой жизни. Но Леонора не видела в подобном существовании ни капли смысла и не находила в своем сердце иного выхода, кроме как сдаться на волю своей истинной богине.

Я — тот, кто обрек ее на все эти страдания. Он повторял это про себя в надежде убедить себя сделать последний отчаянный шаг вместе с любимой. Из-за меня она бросила дом, семью… В той кровопролитной войне она потеряла не только мать и друзей — она потеряла саму себя, превратившись из самого прекрасного существа на свете в свою серую тень.

— Иного пути нет, — прошептала она ему на ухо. — Мы оставили свою богиню, что даровала нам мир и свет, и встали на сторону тьмы. Самопожертвование — это то единственное, малое, чем мы можем хоть как-то искупить наш грех. Эва простит нас, я знаю. И мы очистим наши души от мрака и будем жить в ее небесных садах вечно, вместе: ты и я… — ее тихий голос звучал так уверенно. Он еще сильнее прижал ее к себе, настоящую, живую, но ставшую ему такой далекой. — Мы будем вместе. Всегда… — он хотел этого больше всего на свете.