Новеллы - страница 18

Освежившись, я присел на краю придорожной канавы, вблизи заводской территории. Грязная вода, медленно текущая по дну канавы, казалась жирноватой.

Солнце, все больше округляясь, всходило над разрытым глиняным карьером, до краев заполняло подвесные тележки. Я решил, что попозже сойду к Дунаю, а покамест недурно посидеть и на бережку канавы: вдруг да сегодня станут набирать людей на работу в карьере. Знаю я и как время скоротать: в кармане у меня хранилась на счастье однофиллеровая монетка. Я извлек ее из кармана, повертел в пальцах, внимательно изучил ребристую насечку; поставив монету на кончик указательного пальца, дал ей свободно скатиться в углубление ладони… В стороне валялась припечатанная чьим-то каблуком вечерняя газета; я лениво пододвинул ее к себе и бросил рассеянный взгляд на газетные строчки: «Румынский король… возвратился…» Затем по-свойски завладел несколькими спичками — они ведь все равно испорченные, с обгорелыми головками, и выброшены за ненадобностью — и покосился на желтые цветки молочая.

У ног моих в воде проплывали мальки, образуя едва заметную рябь; вспорхнули бабочки, словно давая понять, что трава пробудилась ото сна.

Забавы ради я принялся сворачивать из затоптанного газетного листа бумажный кораблик. Пальцы мои устарели для такого занятия, и я — подобно отслужившим свой век корабельным плотникам — не раз вставал в тупик: а как же дальше-то? Сворачивая то так, то этак испещренные свинцовым оттиском газетные страницы, я наконец смастерил свой фрегат и поставил его на землю, среди травинок.

— Филлер мой, счастливая моя монетка, — сказал я денежке, — прилажу я тебе ноги-спичинки, спичечную головку с обгорелыми волосами, выдерну из своей одежки нитку и привяжу тебя к парусу-молочаю. Чем ты не Одиссей?

— Плыви, монетка, — сказал я на прощание, — плыви, прочь!..

Стоял мой филлер на палубе, как важный барин. Но вот желтые паруса подхватило ветром, и фрегат медленно закачался на мутных водах… Как бы хорошо и мне метнуться вослед неуклюжему суденышку и затонуть в этой луже вместе со своим единственным и последним сокровищем!..

Из этих дум меня вывел внезапный рев заводского гудка. Пришли в движение тележки над моей головою: пустые вместе с солнечным светом поплыли к карьеру, полные понесли глину к кирпичным прессам. Раздался глухой грохот: рухнула, дробясь на куски, взорванная динамитом высоченная стена глины.

Перепрыгнув через канаву, я бегом припустился к конторе. Заранее было известно, какое объявление выставят там, и все же я подошел вплотную к стеклянному окошку, чтобы прочесть: СЕГОДНЯ НАЕМА РАБОЧИХ НЕ БУДЕТ.

Я тотчас сунул руки в карманы: к чему утомлять себя, попусту размахивая ими? Засунуть бы в какой-нибудь гигантский карман и ослабелые, подкашивающиеся ноги, а заодно и всю свою окаянную жизнь! С каким удовольствием я вылизал бы языком кухню, лишь бы получить работу!

Мелькнула мысль: насильно вторгнусь в какую-нибудь мастерскую, стану к станку, возьму в руки напильник и начну работать. Вздумает кто-либо меня оговорить или прогнать восвояси — а я и ухом не поведу, буду шваркать напильником до глубокой ночи. Авось и дадут мне что-нибудь за мою работу.

Я шел, глядя на свою хилую тень; временами казалось, что у меня по правую и по левую сторону множество таких теней и набегающий ветерок возносит то одну, то другую из них ввысь, к темнеющим облакам. «Должно быть, они умерли», — с легкостью подумал я.

Я обратил свои стопы к Пешту, за объявлениями в «Свежем выпуске». Мост через Дунай остался у меня позади, блистательный королевский замок — тоже. «Хорошо бы, — думал я, — стать светильником в королевском замке! Или троном… или… впрочем, это уж и вовсе невероятно — поваром на кухне!»

И поскольку мысль моя набрела на снеданье, я против воли принялся пощипывать листики зелени, обвивающей террасы кафе. Некоторые из них оказывались сухими и горьковатыми, но иной раз попадались и сладкие на вкус побеги. Впрочем, я не слишком-то церемонился с ними; срывал, разжевывал и сплевывал, глядя на свое отражение в тусклом зеркале напротив. Непомерно вытянутый в длину, голова с кулачок, а рот жует без остановки — таким отражался я в нем.