Новобранцы - страница 21
— Захочи! — наседает на хвастуна задиристый Митька.
— Захотю! — Федька решительно идет к крыльцу.
Баба с завязанной щекой заступает ему дорогу:
— Я тебе, идол, как шваркну по макушке! Занимай черед!
Федька садится на ступеньку, а мы располагаемся на траве под больничными окнами.
— Никак кулешом пахнет? — принюхался Мишка.
— Пастухам вот несу… Завтракать…
— Дай хлебнуть, а то кишки подвело, — просит Мишка.
Ну, как товарищу откажешь? За Мишкой Петька съел три ложки. Потом Лешка с Венькой. Потом опять Мишка. Митьке, Тольке и Кольке досталось по чуть-чуть. Тут захотел кулеша Федька. Пришлось отдать ему три яйца. Пастухам осталось совсем ничего: полторы пышки и три яйца. Сообща подумали и это доели. Как раз вышла из больницы баба. Нос толстый, как свекла, во рту кусок ваты, легла в телегу.
Федька надул щеки, решительно открыл дверь с медной ручкой.
Цепляясь друг за друга, мы лезем на узкий карниз под раскрытым окном. Оно затянуто от мух марлей. Из окна пахнет лекарством и папиросным дымом. Слышно, как внутри дома скрипит дверь. Марля вздувается и опадает.
В приемной фельдшер Устин Ефимович что-то бубнит, шелестит бумагой — очки ищет. Потом громко спрашивает:
— Где болит?
— Вота! — пищит Федька. — Под самым пупком… Заноза!
— Ничего не вижу…
— Она у меня нутряная!
— Нет таких заноз, — бормочет фельдшер, — что ты мне голову морочишь! На вот, Федор, мятную лепешку…
— Нужна мне лепешка! Лучше занозу выдери и крючков давай… штук пять!
— Ну-ну, — смеется фельдшер, — понятно… Вымогатель ты, Федор, — раз, вульгариус-симулянтус — два… Ну, что же, ложись сюда на лавку.
— Холодно, клеенка.
— Ничего, ничего… Терпи, коли крючков хочешь! Марьванна! — громко зовет фельдшер.
— Иду! — отзывается Марьванна, новая акушерка.
Моя бабушка ее не любит и прозвала стриженой вековухой. А мне Марьванна нравится. В селе красивей ее никого нет. Как она приехала, так все девки стали чернить брови углем и делать на глаза кудри.
— Марьванна, — говорит фельдшер, — я хочу большим ножиком распороть Федьке живот, достать из кишок занозу!
— Вот и хорошо! — соглашается Марьванна. — Сейчас подам самый большой!
В приемной начинается возня. Что-то с грохотом падает. Звенит разбитое стекло. «У-у-убива-а-ают!» — пискляво воет Федька. Марля обрывается, и мы видим выпученные Федькины глаза. Мы обрушиваемся с карниза и пускаемся наутек.
На лугу за кузней, обезножев, падаем на траву.
— Живорез очкастый! — тяжело дыша, говорит Федька и вытирает слезы больничной марлей. — Ну, я ему палец тоже отхряпал!
— А ну, покажь, — сипит Петька.
— Я его дорогой потерял…
— Пузо покажь!
Федька, лежа на спине, задирает рубаху. Мы внимательно созерцаем Федькин пупастый живот. Ни царапинки!
— Ножик у него тупой! — уверяет Федька. — Они вдвоем навалились, он согнулся…
Ребята затевают игру в «чижа», а я заглядываю в узелок, где в пустом горшке брякают ложки. Что делать? Как ни тужу мозги, ничего придумать не могу. Повесив голову, плетусь домой, а бабушка навстречу. Отчаяние охватывает меня.
— Бабаня, милая! Я кулеш съел весь до донышка. И пышки и яйца!
Бабушка всплескивает руками.
— Да куда же в тебя, окаянного, поместилось? Господи! Ты же от заворота кишок помрешь!
Умирать мне не хочется. Ох, как не хочется, и я пускаюсь в рев. Бабушка обняла меня, стала целовать в макушку.
— Бабаня! — ору я. — За что я один должен помереть?! Дед Евсей хлебал кулеш, Петька хлебал, Прокопюки!
Бабушка смеется:
— Смолкни, идол! Я испугалась — ты один столько убрал!
— Бабаня, ты не жалей кулеша-то… Его все хвалили, — говорю я сквозь слезы, — вот, честное слово, хвалили…
Мы возвращаемся домой. Я доволен, что все обошлось, и начинаю хвастаться, что, мол, было бы плохо, если бы я разбил горшок с кулешом, а то ведь сколько людей накормил, сам наелся и еще прибыль получил. Мишка мне дал крючок! Настоящий, стальной! И завтра я им наловлю рыбы, хоть соли в бочке.
Но про крючок, видно, я зря проговорился. Бабаня треснула меня по затылку и пригрозила не пустить на речку.
В ночное
Ну и бабаня, навалила работы — дохнуть некогда. Кур надо гонять с огорода, пол подмести, натаскать в чугуны воды, хворосту нарубить. Но, отложив все дела на потом, я сидел верхом на пряслах и соображал, куда бы употребить кусок сыромятного ремня, который выменял вчера у Федьки за круг подсолнуха и свинцовую биту.