Новолунье - страница 8

Раздумаешься обо всем этом, и заноет душа, потянет в сторону, в ту сторону, куда течет Енисей, — там большие города, там железные дороги, там другая, шумная, интересная жизнь...

А ведь совсем недавно центром известного и понятного мне мира была наша деревня, а уж о Шоболовке и говорить нечего — это иное государство, иная планета, где я, помню, терял голову от множества людей, шума машин, грохота тракторов, и тихая наша деревня оттуда, из Шоболовки, казалась лучшим местом на земле, расстаться с которым меня ничто не заставит всю мою жизнь.

В Шоболовке нет такой тихой протоки, как у нас: Енисей там как с огня рвет, говаривал мой дед. Нет так близко островов; они там все у противоположного берега, за версту к ним плыть надо, а плыть редко кто решится, потому что течение быстрое, берега обрывистые, того гляди лодку опрокинет, как бывало не раз, когда тонули сразу по десятку человек.

И увалов нет в Шоболовке — увалы там начинаются далеко в степи. Зимой нет там таких, как у нас, снегов и сугробов: через открытую всем ветрам Шоболовку бураны с воем уносят все до последней снежинки за Енисей.

Дедова изба стояла на краю деревни, почти под самым увалом. За нашим огородом втекала в протоку короткая — не больше двух верст — глубокая речушка; под яром и начиналась настоящая-то протока, огибавшая Ойдовский остров и впадавшая в Енисей уже где-то возле Февральской горы. Ойдовский остров был населен лешими, водяными, русалками, которые по ночам выбирались на остров греться из протоки, из Енисея...

Жили мы в самой близи с той нечистой силой, без которой жизнь свою никто из чибурдаевцев не мог бы себе представить, я думаю, и не захотел бы представить, — это была бы жизнь скучная, серая, без жуткой и такой манящей таинственности. Все эти лешие, водяные, домовые были такой же необходимой частью нашего бытия, как воздух, вода, земля.

И вот то обстоятельство, что дедова изба находилась рядом с местами обитания нечистой силы, как бы соединявшей потусторонний мир с обычной нашей жизнью, приводило к нам длинными вечерами девок со всей деревни и Мерзлого хутора. Помню, как собирались девчата далеко за полночь в нашей избушке. Дед и бабушка уходили ночевать к соседям, чтобы не мешать молодым. Девчата приходили тайно от парней, но те каким-то образом всегда об этом узнавали заранее и также тайно готовились использовать гаданье в своих интересах.

Часа в четыре ночи, когда деревня спала и последние сны доглядывала, будущая невеста уходила на Енисей к заранее очищенной проруби за «водой от утопленников» или на остров «за снегом с лешиевой шубы», а то и на кладбище за горстью земли с самой свежей могилы...

Парни обычно знали, кто из девок и куда побежит ночью. Кто-нибудь из парней выворачивал полушубок шерстью наружу или накидывал простыню поверх телогрейки и с вечера усаживался либо во льдах, либо кладбищенским курганом. Сейчас мне кажется, что девки тоже знали, что ни у проруби, ни на кладбище они не будут топтаться в одиночку, что их там поджидали не лешие, не вставшие из гроба покойники, а свои же деревенские парни. Иначе разве пошли бы они на такое испытание,да еще в такое глухое время ночи?!

Парень в вывернутом полушубке или накрытый простыней, конечно, себя не выдавал и выл загробным (как ему казалось) голосом:

— Ох, холодно мне на дне Енисея лежать! Кости мои изныли от стужи!

Девчонка, чуть живая от страха, спрашивала:

— Скажи мне, дядя Перфил (ей казалось, что она слышит голос Перфила Побегаева, утонувшего в прошлом году), как мне быть... Выходить ли замуж за Ивана Шабальникова или подождать кого другого?

— Сколько можно ждать, дурочка? (Перфил вдруг со дна Енисея говорил голосом Ваньки Шабальникова.) Смотри, упустишь свое счастье, как бы потом локти кусать не пришлось.

Никашные (болотные черти), водяные (черти, жившие в протоке), лешие (островные, лесные черти) принимали образ какого-нибудь последнего покойника из нашей деревни или с Мерзлого хутора, и потому обращение с ними было довольно фамильярное. Хотя их и называли по имени, а иногда и по имени-отчеству, но особым уважением они не пользовались, и, видимо, потому их не очень боялись.