Новый Гольфстрим - страница 10
— Отец, — проговорил Виктор Николаевич, — успокойся. Тебе вредно волноваться. Мой проект не разрушает твоих планов, он лишь…
Но старик не слушал. Громовой голос его, каким он когда-то командовал на стройках, наполнил комнату. Обнаженная грудь, покрытая черными волосами, тяжело вздымалась.
— Земли пустынь плодородны! Они тысячелетия копили свое плодородие, и всю жизнь я работал и завоевывал общее признание моей правды. Всю жизнь отдал, всю жизнь! А ты вносишь раскол. Кто мог подумать! Сын, любимый сын, в котором я видел продолжателя моего дела…
Старик опустился в кресло, закрыл рукой лицо.
Виктор Николаевич нерешительно обнял его.
— Успокойся отец. Это пока только идея, это нельзя назвать даже канвой проекта.
Ахун с досадой отодвинул его руку.
— Я не ребенок. Это не канва. Это развернутый план действия. Ты хочешь сорвать мое дело. Ты не любишь его. Ты не видишь, что дали нам подземные воды. Ты был в пустыне, ты видел, они спасли нам не одну тысячу га полей, плантаций, фруктовых садов, ценнейших опытных хозяйств. Об этой идее снова заговорила вся страна. Настало время ставить вопрос о широком строительстве водоносных шахт. Скоро будет пущена Шестая Комсомольская. В пустыне родится новая многоводная река. И в это время ты…
— Неужели ты думаешь, что я не признаю огромной пользы всего, что строят мелиораторы?
Измаил Ахун жестом руки остановил сына. Опираясь о ручки кресла, он снова поднялся во весь рост.
— Ты говоришь о переделке климата, — загремел он опять. — Но разве мы, мелиораторы, не исправляем климат? Взгляни на Кубань, на Украину, на Нижнее Поволжье. Там уже нет постоянной угрозы засух и суховеев. И это сделали мы, мелиораторы. Мы тесним мертвые пески. Меняем климат и природу Средней Азии.
Густой бас Измаила Ахуна все ширился и ширился.
И казалось, ему уже тесно было в стенах кабинета.
Перед Горновым стоял не слабый старик, еще час назад думающий о смерти, а могучий великан, каким помнил и всегда любил он отца.
— По этому пути мы шли, будем итти дальше. Он дает видимые результаты, а ты со своим проектом перескакиваешь через пять столетий…
Измаил Ахун Неожиданно резко оборвал себя и, как-то сразу ослабев, шатаясь, тяжело опустился на мягкое сидение.
Виктор Николаевич молчал. Он видел, что со стариком в этом состоянии разговаривать трудно. Но он не хотел уйти, не ответив. В его душе невольно поднималось раздражение против отца, который не хотел или не мог понять существа его идеи.
— Ты ставишь вопрос узко, — начал он сдержанно. Разве только перед нами одними стоит проблема орошения? Надо брать всю страну в целом и думать не только о своем крае. Проблема переделки климата — на очереди дня. Подземные воды не решают кардинальных вопросов. Состояние техники уже таково, что мы сможем укрощать ветры и ураганы, перебрасывать тепловую солнечную энергию туда, где она нам нужна, смирять морозы севера и жар юга.
Измаил Ахун молчал. Он не мог больше спорить. Он устал. В душе был протест, в мыслях тысячи возражений, но слабость сковала его.
«Говорить. Зачем говорить? — думал он. — Он силен, молод. Ему жить…»
Ахун слабым движением руки показал сыну на дверь.
В парке
Вера Александровна гуляла в парке. Когда до нее донесся из дома громовой бас отца, предчувствие какой-то беды сжало ее грудь. Она побежала к дому. Крик отца становился все более грозным и гневным.
Запыхавшись, она остановилась на верхней площадке лестницы.
В это время крик в кабинете неожиданно оборвался. Наступившая тишина показалась еще более страшной, зловещей. Потом заговорил Виктор.
Вера Александровна прислушалась. Он никогда не говорил так с отцом. Сперва сдержанно, сухо, затем в его словах зазвучали страсть и гнев.
Горнова порывисто распахнула дверь.
Она увидела тучное тело отца, ослабевшее и глубоко погрузившееся в кресло, лицо и шею, налившиеся кровью, распахнутый ворот широкой блузы.
Это было так страшно… Особенно страшен был этот ворот, открывший старческую высокую грудь.
Отец тяжело дышал.
— Папа!
Она подбежала к отцу. Потом повернулась к мужу, который сидел у стола, и нервно стучал пальцами.
— Витя! Что случилось?