О Господи, о Боже мой! - страница 14

Не умея читать и писать, дети давали прозвища по созвучию: Наум — налим. Олег Иванович только заступил, еще ходил Олегом Ивановичем, но скоро, очень недалек час, когда станет он Аллигатором. Конечно, в прозвище вкладывался некий смысл.

Кое-кого из своего класса я нашла в лесу. Они уже разожгли костерок, шныряли вокруг, знакомиться не спешили. И только один Кефир не отходил, он хотел рассказывать, как сегодня били ребят.

«Ну построили всех, сказали, что эти — Федоров и Власов — украли 500 рублей. Я бы рубль побоялся украсть, у меня руки дрожат, а они — 500! Они вообще много раз убегали, и все должны были их искать. А теперь будут выплачивать деньги и не купят телевизор, в Тверь не поедем в цирк, они еще котятам глаза выжигали и корову покалечили — были по вымени палками. Корову пришлось заколоть на мясо. Так говорил-говорил Олег Иванович, что все разозлились. А потом учителя все ушли и смотрели из окна учительской. А школа стала бить Федорова и Власика, их даже видно не было. Все бросились, а они были под ногами. Тошно все-таки, когда все бьют двоих». Великий человек был Коля Никифоров в 15 лет!

Потом мы вышли к озеру, к песчаному бережку, где они летом купались. «Вот бы сейчас искупаться» — кто-то сказал не всерьез. Я — им: «Хотите — купайтесь». Мне не поверили. Я еще подначила: «Нечего тогда зря говорить». И решились. Один за другим вскакивали в воду и выскакивали (все-таки октябрь). Я даже давала леденцы за храбрость. Кто купался, кто смотрел — им развлекуха. Все было хорошо, но пришла другая группа. Эти не купались. Молодая воспитательница смотрела на меня — и все.

Коля Никифоров не купался, он шелестел мне в ухо новым рассказом: «Я летом здесь тонул. — Выплыл? — Нет, был на том свете. — Что видел? — Видел там дорогу к своей деревне и мамка ко мне идет по дороге, и еще я много увидел того, что забыл уже в деревне своей. Пошел по ней и пришел в сельмаг. Там были весы с двумя чашками. Продавец переставлял гири. На одной стороне перетянуло, и я вышел из магазина, и там были две дороги: одна в лес, другая к домам. Я пошел по той, которая была в деревню матери, но до матери я не дошел, увидал, что на берегу лежу. Мне в рот Оль-Натольна дышала, она молодая, в купальнике, физруком была. Но потом ее сняли, сказали, что она допустила, что я тонул».

Мы возвращались в интернат вместе. И Оксанка в своих колготках на босу землю.

Олег Иванович был со мной предупредителен. Показал, как проводить подъем. «Но главное — это то, что воспитатель всегда знает, где каждый его воспитанник». Делился со мной мыслями о том, что надо бы улучшить питание. «Детям нужен мед, да вот нет его…»

Питание было обильным, жирным, пресным. Наелись тяжелой пищи или заелись? Пирожки с повидлом летели в бак для свиней. Яйца крутые, оставленные на столах после завтрака, ребята лущили вместе с поварихой: белок в бак, желток — собаке Жуку. Жук любит только желток, ребята любят Жука. Его носят на руках, ласкают, целуют, ревнуют: «Жук мне хaрьки строит!»

Позвал меня директор пройтись с ним в спальный корпус. Отпер своим ключом дверь. Перед ним вскочили двое голых ребят с угодливыми рожами, суетливо наматывая на бедра полотенца. Олег Иванович ласковым голосом спросил, как идет работа. «Им поручено белить печки. Ну они справляются. А если не будут справляться… Они своим товарищам дали обещание».

Темно-зеленые стены, однородно заправленные кровати в два ряда, запах уборной, но Олег Иванович его как будто не замечет, он обнюхал двух заключенных и сказал: «Та-а-ак». Быстрыми шагами двинулся в отросток коридора, откуда разило фекалиями. Я за ним, к двум болтающимся дверям, за которыми просматривался ряд «очков». Встав на возвышение, он обнаружил разбитое стекло. «Понятно, выбили стекло, чтобы передавать сигареты. Осуждают их поступок, а сигареты передают. Но, по крайней мере, они не убегут без одежды. Метод эффективный». Это он специально меня пригласил, гордый своим изобретением, и речь приготовил.

Однажды, когда наш класс дежурил, мы должны были нести им еду. Они не выскочили на звук ключей, они дрались, сцепившись; в драке очутились под кроватью — оттуда неслась хриплая матерщина. Мы стояли с тарелками супа, когда на нас выкатились два голых, переплетенных тела. Я сказала директору: «Хватит, они уже дошли до отчаянья, довольно с них». Но ему было мало. Арестантов выпустили на праздник урожая, через три недели. Снова построили школу перед крыльцом, снова директор со свитой на возвышении, два преступника посреди. Директор говорит речь — «Да, такие товарищи нам не товарищи, и этих товарищей педсовет решил отправить в другие школы, где они еще вспомнят свою родную». Уже одетые, не голые, жалкие стояли двое — Власик беззвучно плакал, Федоров молчал. Олег Иванович повышал градус атмосферы и под конец спросил голосом высоким, звонким согласны ли ученики с решением педсовета? И взмахнул рукой: «Гла!..» — выдохнули сто детских глоток, и еще раз взмахнул и в третий раз: «Гла!.. Гла!..».