О Господи, о Боже мой! - страница 54
Я нашла Сосенки еще в те времена, когда бродила здесь одна, до всей этой истории. Потом уже мне нравилось дарить их: дорогой подарок — дорогому человеку. Позже без всякого подарка народ повалил туда валом, и мусорили, и говорили: «Там одни муравьи!» Я ревновала.
Но в те счастливые времена, в тот счастливый день мы плыли туда по тихой воде на байдарке. И постояли там, и помолчали, и набрали два рюкзака грибов — на пятачке! Разных! Вокруг не было ничего — 10 октября, мой день рождения. Грибы уже не растут в это время!
День длился светлый, хотя солнце затмилось, но мы собирали грибы, не глядели на небо. Когда погрузились и оттолкнули лодку, тогда только заметили, что синяя-синяя, черная-черная туча в клочьях и лохмах выползла с запада. Закат разжег под ней уголья.
Мы все оглядывались на нее, но успели до своего берега и причалить, и втащить все в гору. Все было славно, вот только ножик мой английский Виталька потерял. Того уже и в живых нет, чья бабка привезла этот ножик в Россию.
В этот вечер мы с Машей мылись в первый раз в новой бане. То ли мы ни о чем не говорили, то ли о чем-то хорошем — ничего не запомнилось. Свежее струганое дерево, просто счастье. И вышли из бани новой — новые. Земля вокруг была новая под снегом. Он лег и больше не таял.
Машины стихи:
К этому времени побывал у нас народ горький. Старые и малые инвалидики — умные и глупые, обожаемые родительские и приемные, и безногие, ненужные родной матери. Кто-то так и не дождался ее, хотя мечтал и надеялся — вдруг приедет или напишет письмо… А кто и повидал, так лучше бы не видел. Малые и старые — все сироты.
В марфушиной избушке поселились интернатские ребята, а финский на 210-м так и остался стоять пустым. Вряд ли сейчас от него что-то осталось. Кто-то был самоуверен, кто-то хотел бы пожить безначально-бесконтрально. Я не держала их. Девушки-конницы отселились, но ненадолго, жизнь увела их каждую по своему горьком жен-скому пути.
Парни продержались на разъезде 210 км больше года, однако архаровцев этих жизнь тоже разбросала в разные стороны. Имущество они пропили-продали, в доме, где жили, — запустение; наверно, сейчас уже обвалился он. Кто-то канул, кто-то появлялся к нам или даже к моим друзьям с моим именем на устах, чтобы обокрасть и исчезнуть в одночасье, погрузить свои дрожащие наркоманские руки, свои сизоватые лица, свои бесцветные глаза в мертвую воду и медленно в безвольной позе, вниз ли, вверх ли головой идти ко дну.
А был другой случай — счастливый, хотя и человек-опорник, т. е., считай, без рук, без ног. Однажды пришло письмо:
…Знаю, мужику не пристало рыдать, просить помощи у женщины, а я прошу, потому что больше не могу.
Если Вы помните, я живу в доме для престарелых № 6. Умоляю, заберите меня отсюда!!! Знаю, что Вы создаете в «зоне» Милосердия поселение для детей-инвалидов. Очень надеюсь, что буду полезен.
Прошу Вас, помогите мне, пожалуйста, если можете, позвоните мне!!!
<Телефон, адрес»>.
Он писал не только мне. Пытался завести переписку с норвежским королем (по-английски), с испанским (по-испански). Но один не ответил, другой ответил, что принять не может. Я позвонила.
Дальнейшую историю Маркыч (Марков он — это Виталик прилепил ему прозвище) расскажет сам.
18 ноября 92 года. Вечером позвонила Елена Арманд: мы можем принять тебя в гости, — сказала она живым высоким голосом. Я подумал — шутит, прикол. Но вслушался, оказалось, это не сон, это было всерьез. Любые путешествия требуют огромных усилий — ведь мне нужно было собираться в дорогу. Я очень люблю дорогу, и поэтому все минуты были минутами счастья. Итак, три дня, три дня сумасшедшего бешеного ритма, суеты сборов в дорогу, волнений. Исчезло мое отчаяние, уныние, ощущение ненужности. Сгинули мысли о смерти, канули размышления о бесполезности моего существования. Чувства в моей душе смешались — радость, надежда с одной стороны, с другой — боязнь, неуверенность в себе и вопросы, вопросы: куда, как будут принимать, как буду жить? А на дворе поздняя осень, и я уезжаю из ненавистного мне мира, ненавистного города, ненавистного интерната…