О Господи, о Боже мой! - страница 53

Школа у нас там же, где спальня, спальня там, где столовая и кухня. Посреди избы построен «слон» — двухэтажные нары с просторными лежанками и выходом на две стороны. По сторонам стоят два стола, и нижние нары служат скамейками во время еды. Здесь же зал заседаний, которые зовутся «ассамблеями». Здесь принимаются трудные решения относительно ближних и дальних горизонтов, хотя горизонты являются на наш двор без нашего соизволения, даже без нашего ведома. Но мы стараемся не пасовать перед обстоятельствами. Кто — кого?

Что было существенно — это баня. Баню построили по моему проекту. Рубленая избушка, посреди — круглая железная печка, в нее врезан котел. Печку сварил замечательный мастер. Когда ему случалось протрезветь, он мог сварить все. Но чаще не случалось. Говорили, отсидел он за убийство, и рожа была у него ужасная, перекореженная вся. Сейчас его уже нет в живых. Мать нашла его захлебнувшимся в ручье под названием Мочилка. Там пять сантиметров глубины. В двух шагах за домом.

Так вот, сварил очень хорошо, из своего материала, и взял по-божески — то ли ящик, то ли пол-ящика (водки) — не помню.

Мы были уже на подступах, достраивали ее, голубушку, но не хватило досок на пол и взять негде — тогда не продавали.

В темную ночь снарядилась экспедиция: две девицы и я пошли на дело. Перед правлением колхоза Кирова стояли три скамейки. Мы отбили топором доски с пеньков. Был у нас мандраж. Сейчас залают собаки, выбежит вся деревня и правление колхоза. Однако никто не встрепенулся, и мы унесли две 3-метровых и одну 5-метровую (я прихватила). Отличные струганые пятидесятки сулили нам блаженство на всю остальную жизнь. Сердце пело от мысли морального и материального ущерба, нанесенного колхозу Кирова и лично Налиму. Мне было страшно тяжело, но Меркурий — покровитель воров, жуликов, приделал мне крылышки к пяткам. Я шла, согнувшись в три погибели, отставала. Когда спустились в долину ручья Мертвяк, ноги мои подкосились и пала я на землю, придавленная доской. Прошло немного времени — шаги. Она вернулась, сообразив, что я отстала. Молча взяла доску на плечо и ходко пошла вперед. Я виновато сзади. Свет исходил от светляков в ту ночь, но они не освещали дорогу.

Наутро мне сказал моралист из старших мальчиков (тот, что когда-то любил тишину): «Тетя Алена, мы ворруем» (он зверски грассировал). «Да», — ответила я.

Да, мы воровали, но надо же различать: личная собственность была неприкосновенна, а колхозная — наоборот. Мнение колхозников совпадало с моим относительно второй. К сожалению, это не сблизило нас с народом за исключением Васи Гусарова, который подрабатывал у нас, обучая крестьянским премудростям и как лучше облапошить колхоз. «А скамейки-то с планёрки с…!» — сообщил он нам поутру, осклабясь гадкой улыбкой.

Может быть, это моя ошибка — затея с досками? Маша смотрела на пару с молодым моралистом глазами комсорга на собрании по исключению из рядов (комсоргом она в школе не была, но была старостой класса, а также держала на строгом режиме Вовку, забывавшего домашнее задание в школе, а тетрадки — дома).

Мыться в бане довелось только в октябре. С самой розовой утренней зари тот день был счастливым. С Машей и Виталиком сплавали мы на байдарке в Сосенки.

Про Сосенки нужно сказать отдельно. Это полуостров, почти остров, посреди трех озер, как средоточие трилистника — песчаная гора, молодой сосняк. А вокруг подступают черные еловые холмы, как будто осаждают. Если идти сюда пешком, налазишься по бурелому и крутосклонам, дальше брод, перед бродом зыбучие пески. Если не захочешь бродом, соблазнишься перебраться по лесине, лежащей поперек реки, то намаешься — сучья растопырены у нее во все стороны, спихивают в воду. А сама она страшно скользкая от брызг, и прикрыто все изумрудным мхом. Когда до противоположного берега всего 2–3 метра, лесина кончается. Хоть и неглубоко там, но сапоги резиновые зальет. Разуваться неудобно, но куда деваться? А дно в ракушках-беззубках, все они стоят ребром и ноги режут. И не видно их: водоросли, как волосы волнистые, расчесанные быстрым течением, — красота. Еще два шага, и бахрома крапивы встречает, но это последнее препятствие, и дальше только лишь прекрасное. Но мы-то приплыли на байдарке по озеру, и все было прекрасно у нас. Вышли, помолчали, посмотрели, что на этот раз нам подарят. А здесь бывало, чего заранее не угадаешь: наверху вереск цвел, или по склонам земляника поспевала в редкой траве. Посреди сосняка на отдельной поляне росла достойно и просторно старая береза. Вокруг нее в какой-то момент расцветали колокольчики — те, которые как колокол каждый цветок. Это место природного благородства: растения не теснят друг друга. Это место гостеприимно. Светло, торжественно. И припасен сюрприз: весной — ландыши на весь склон, в июле маслята — столько, что снимай рубашку, завязывай рукава, тащи сколько утащишь домой. Кстати, рубашка потом не отстирается, будьте уверены.