О хлебе, любви и винтовке - страница 8
А Нюра стояла у двери, опустив голову, и взглядывала на нас, не понимая наших слов. Хотела подойти, порывалась что-то сказать, но натолкнулась на гневный взгляд матери. Вышла и дотемна не вставала с трактора. Лишь на следующий день, когда я после работы прошел мимо тропки, ведущей к трехоконной бревенчатой Нюркиной избе, она спросила:
— Что твоя мать говорила?..
— Что не прилично так…
— А ты?
— Не знаю… — пожал я плечами и опустил голову.
— И не узнаешь, — сказала Нюра и гордо зашагала домой.
После этого перестала замечать меня. А я еще не раз стоял у тропки к ее дому и все колебался. Но однажды мать сказала:
— Не пара она тебе. Выбирай: она или я.
Я никого не выбрал, сбежал в город. Поступил учеником на завод, вышел в токари. Здесь было куда легче: хоть работал, как лошадь, зато хлеба ел досыта. Перетянул к себе мать. Она устроилась санитаркой в больницу. Вскоре назначили меня помощником мастера. Вытачивали мины, которые рабочие ласково называли «матрешками».
Вторую военную зиму прожили уже по-царски, хотя наш отец и муж Юргис Гайгалас посылал нам только по пятидесяти рублей на мелкие расходы. Денег этих не хватало даже на пуговицы. Я из кожи лез, по две смены вкалывал, спал у станка…
На заводе меня разыскал какой-то товарищ из литовского комсомола и хотел записать на курсы комсомольских работников. Но я отказался, потому что дружил в ту пору с чудесной девушкой, браковщицей Галочкой. Глазастая такая, улыбчивая. Ходячий микрометр, как мы ее прозвали. Договорились с ней пожениться. И вот однажды двинулся к матери, чтобы прощупать почву.
Бежал, земли под собой не чуял, задыхался от волнения. Распахнул дверь, а в комнате — отец.
— Привет, мальчик! О, да ты совсем уже мужчина. Вижу, зря времени не тратишь. Садись.
Я ему — про любовь, а он мне — про идеи. И перочинный ножичек в подарок сует. Маме платок привез. Проговорили мы всю ночь. А утром он достал кошелек и вынул несколько кредиток.
— Последние… Берите, не стесняйтесь. А уж я как-нибудь… Ну, вижу, сын теперь заменить меня сможет.
Я был горд похвалой, верил каждому слову. А на станции заметил, как отец, воровато оглядевшись, достал из-за голенища пачку денег и купил у безрукого инвалида десяток самодельных папирос.
— Привет, папаша, — крикнул я издали и провожать не стал.
Мама ругала меня, упрекала, не хотела верить ни единому моему слову.
— Ты что-то напутал, сынок. Деньга, наверное, были не его… Да и мало ли как еще могло получиться…
С того времени все заботы о семье легли на мои плечи. Теперь мы раз в три месяца получали от отца коротенькое письмецо. Переводов не было. Мама сама стала посылать ему то теплые носки, то перчатки, то какую-нибудь вязаную вещь. Так прошла третья зима.
Но Галочка… Ходячий микрометр. Рассердилась она, что не пришел я в тот день, как условились. А потом я на нее за что-то обиделся. Нет, кажется, она меня обидела… Словом, расстались мы, хотя чертовски горько было и все валилось из рук.
Наступило лето. Наша армия освободила Вильнюс. Отец уехал в Литву, а мы с мамой, не дождавшись вызова от него, решили добираться сами. Приехали. В разрушенном городе быстро нашли квартиру отца. Старик был в командировке. Встретила нас красивая женщина с папироской в зубах.
— Простите, товарища Гайгаласа сейчас нет дома, — пропела она.
— Ничего, — улыбалась мама. — Поди, к себе домой приехали.
— Ах, это вы? Так вот вы какая?.. Мне Юргис много о вас рассказывал… Я понимаю, это трагедия… Но вы не ценили Юргиса. — Она говорила со всхлипом, задыхаясь, несколько раз пыталась упасть в обморок, а когда не вышло, принялась утирать несуществующие слезы и все говорила, говорила, словно играла на сцене. — Можете меня называть как угодно, осуждать, бранить… Я все стерплю. Но поймите, мы не могли иначе, не могли…
Будь я один, залепил бы ей как следует и вышвырнул бы за дверь. Но тут все решала мама. А она взглянула на эту красотку, прислонилась к стене и чуть слышно простонала:
— Передайте ему, что он последний подлец. — И свалилась.
Еле привел в чувство. В тот момент я готов был сделать для мамы самое немыслимое и невыполнимое. Но мать очнулась и не ушла, как я думал, а принялась уговаривать красотку: