О, мой ангел… - страница 5

— Потому, что он родился пятнадцатого апреля [1]. — Она дала вороному еще кусочек сахара, когда они пересекали пыльную дорогу, ведущую к сараю и небольшому загону.

Оуэн посмотрел на сарай и пожал плечами. Это довольно ветхое строение опасно накренилось набок. Надя спустила ребятишек на землю и весело засмеялась, когда они, как горошины, рассыпались во все стороны. Открыв сколоченные доски, служившие воротами в загон, она сняла с жеребца уздечку и несильно шлепнула Эни по крупу. Вороной вскинул голову, посмотрел на Оуэна сердитым глазом и легкой рысью поскакал в загон. Оуэн помог Наде задвинуть ворога.

— Мне показалось, ваш любимчик не очень-то жалует меня.

— Он недоволен тем, что ты о нем неподобающе отозвался. Он очень чувствителен и похож на большого капризного ребенка.

Надя повесила уздечку на стойку загона и с отсутствующим видом сняла с бревна просохшие белые брюки. В свободные часы Надя постоянно думала о том, как бы оборудовать достойные для жеребца ясли. Она мечтала, что когда-нибудь Эни станет отцом многочисленного элитного поколения, которое прославит ранчо Кондратовичей. Надя частенько даже видела сны об этом. Однако недавно она поняла, что ее грезы могут никогда не воплотиться в реальность.

Надя родилась в Венгрии. Месячным ребенком отец и мать привезли ее в Россию. Когда она отметила третью годовщину своего появления на свет, то жила уже в другой стране, которая называлась Югославия. В восемь она уже бойко болтала на шести языках, а к шестнадцати объездила больше половины Европы. Она бы до сих пор кочевала с места на место, если бы не осела на ранчо, которому дали имя ее табора — Кондратовичи.

— Надя!

От неожиданного оклика она вздрогнула.

— Ой, извини. Ты что-то сказал?

— Я сказал, что ты ничего не видишь и не слышишь…

— Так получилось, что вдруг куда-то улетела.

— Улетела? Здесь говорят: задумалась.

— Да, да. Задумалась.

Надя ступила на крыльцо, открыла дверь, пропуская Оуэна вперед, и сразу же куда-то исчезла. Он огляделся. Убранство дома показалось ему более чем скромным. Не было ни тостера, ни микроволновой печи, на полках отсутствовали даже кофейные чашки. Стены, некогда выкрашенные светлой краской, теперь выгорели и кое-где облупились. Только там, где при старых хозяевах висели картины, выделялись яркие пятна. Почти в центре комнаты стоял стол, за которым от силы могли уместиться человек восемь. В углу находились маленький столик и два стула с вытертой обивкой. Чтобы придать жилищу уют, Надя набросила на один из них шелковый цветастый платок.

Оуэн медленно, не торопясь, прошелся по кухне, а потом по гостиной. Ему стало не по себе. Только три вещи более или менее радовали глаз в пустой гостиной: две большие подушки в голубых наволочках, стопка книг и журналов на этажерке да старая напольная лампа с засаленным абажуром, на который был наброшен еще один шелковый платок — с рисунком Пикассо. На окнах висели скромные занавески, а в большом кирпичном камине лежал пепел еще с прошлой зимы. Оуэн снял с этажерки небольшую дешевенькую копию статуи Свободы. На ее цоколе были выгравированы слова: «Пусть мы будем голодны, пусть будем влачить годы в нищете и скорби, зато дышать мы будем воздухом свободы».

Услышав легкие шаги Нади на лестнице, он осторожно поставил металлический символ на место. Наверняка Надя и все ее семейство приехали в Америку в поисках этой самой свободы. Видимо, случайно ей попался на глаза этот пустой дом, в котором, надо думать, она не собиралась пребывать постоянно.

Надя спустилась вниз и, остановившись на последней ступеньке, увидела Оуэна.

— О, мистер Прескотт, ты здесь.

— Это моего отца звали мистер Прескотт, а меня зовут Оуэн.

— Почему же звали?

— Около шести лет назад мои родители погибли в авиакатастрофе.

Разумеется, потерять отца и мать ужасно, но лишиться их обоих сразу — невероятная трагедия, поэтому Надя с искренней грустью выразила Оуэну сочувствие.

— Благодарю тебя, — коротко ответил он. Глаза у Нади предательски заблестели, и это тронуло его. Он осторожно взял в руку ладонь девушки и легонько пожал ее. Этот простой жест вызвал настоящий пожар в крови. Горячая волна захлестнула тело Оуэна.