О первых началах - страница 37

31б. Так что же? Разве возможно, чтобы единое произвело на свет как предшествующее, так и последующее? Ведь в таком случае и в нем самом будет проявляться определенный порядок. Скорее всего, оно производит на свет все вместе, но это все возникает не разом, и одно само по себе появляется раньше, а другое — позже. А почему при этом лучшее обособляется от единого раньше, чем худшее? Не иначе как, даже если оно оказывается предшествующим по причине своей чрезвычайной силы в отношении собственной ипостаси, все равно оно обособлено от единого не больше, а, напротив, меньше, причем благодаря той же самой силе. В самом деле, если бы меньшее отстояние было результатом слабости, то, пожалуй, первое было бы дальше всего от единого; нечто подобное происходит, например, с самыми слабыми душами, которые первыми отпадают от ума, тогда как более сильные отпадают вторыми, причем их отпадение совершается с большим трудом[243]. В нашем же случае выход за свои пределы под действием каких-либо причин происходит соразмерно силе каждого, и одно оказывается более самостоятельным в отношении собственной ипостаси, а другому по природе вообще положено не порождать самое себя, а всегда возникать благодаря иному. Если же все это производит на свет само единое, то тогда похожее на самое себя оно будет порождать раньше не похожего, причем одно в большей степени, чем другое, и не потому, что оно предвидит порядок их следования, а потому, что от него происходит и сам порядок, так же как все остальное[244].

Стало быть, вот так обстоит дело в данном случае. Вместо единого мы ведем речь о том, что более всего похоже на него, причем, конечно, то, что появляется на свет, не равно ему, то же, что производит это появляющееся на свет, равно всему, причем даже более чем равно. Ведь это всего лишь единое: и само по себе, и пребывающее всем, и производящее все на свет; именно как о едином ты и говоришь о нем все, что бы ты ни сказал[245].

32. Однако пора ответить на самый первый из заданных вопросов, а именно на тот, в каком смысле говорится, что единое есть все. Действительно, самое правильное — это утверждать, что единое не должно быть всем: какая польза ему была бы от бытия всем? В самом деле, вполне достаточно лишь того, что единое причинствует для всего; если же единое — причина всего, то оно вовсе не будет всем, и если все — это многое, то единое ведь не будет многим. Следовательно, похоже, что те, кто утверждает, будто единое есть все, защищая свое мнение, выдвигают положение, согласно которому высшее единое считается скорее приземленным, как будто оно есть нечто среди всего. Ибо единое есть не что-либо, а все или даже более чем все, ибо начало, как говорят,— это половина всего[246], а, уж конечно, более важное положение занимает само все и поистине то, что больше, нежели все[247]; об этом-то и вели философские беседы сыны пифагорейцев[248]. В самом деле, когда мы говорим «все», мы имеем в виду и начало, и то, что происходит от него. При этом начало не противостоит происходящему от него: оно — половина всего. Если же все есть прежде всего начало, то происходящее от него — это как бы подражание ему и как бы довесок к нему, и подобное утверждение верно. В противном же случае начало есть предвосхищение происходящего от него. Действительно, причинствующее в производящем на свет вовсе не будет самим производящим на свет — напротив, то, что порождает причинствующее будет началом в большей степени, чем все.

Если мы говорим об этом правильно, то истине будет соответствовать не то утверждение, что единое есть все, а то, что все — после единого. Ибо в нем мы не предполагаем даже наличия причин всего, по крайней мере с той целью, чтобы оно было всем как причинная всеобщность; следовательно, говоря по правде, все — отнюдь не единое. Тем не менее подобные суждения необходимы для того, чтобы размышлять не о мельчайшем, а о всеобъемлющем и величайшем <едином>, причем не как о космосе, а как о наипростейшем среди всего, да и о нем — не как о чем-то сущем в космосе, например как о последнем круге неподвижных звезд, но как о том, в простоте чего разлито все, причем уже не желающее быть всем