О приютах и мухах - страница 6

За пять минут до звонка я сижу в классе, одежда липнет к телу, и мне хочется просто сорвать ее и прыгнуть в ближайший водоем. Все окна в здании открыты, в каждом классе работает минимум по два вентилятора. Финансирование не позволяет школе особо разжиться кондиционерами, поэтому их число ограничено и в большинстве классов их нет. Дышать в комнате, полной тридцати исходящих паром детей, — все равно что тонуть над водой.

Я весь день изо всех сил стараюсь не думать о маме и нахожу, что это легче, чем мне казалось. Я больше думаю о том, что я за человек такой, раз не чувствую себя разбитым и не пускаюсь в слезы. Я метаюсь между убеждением, что чувствую себя ровно так, как должен, и осуждением себя за то, что не чувствую большего. Впрочем, на самом деле женщина, которая меня родила, умерла уже очень давно. У меня были многие годы, чтобы оплакать потерю.

Как только звенит звонок, меня догоняет Картер. Я знаю его всю жизнь. Думаю, его можно назвать моим лучшим другом, хотя мы бы, наверное, могли быть еще ближе, если бы не его вранье. Он чувствует потребность производить впечатление, постоянно преувеличивая или попросту что-то выдумывая. Почему так, я точно не знаю. Но несмотря на эту небольшую стену между нами, он особенный. Думаю, нашу связь поддерживает общая любовь к книгам, хотя, подозреваю, он не прочитал и половины из того, о чем говорит.

— К черту эту жару. Когда вырасту, перееду на север. Может, в Нью-Йорк, — говорит Картер.

— Почему в Нью-Йорк?

— Не знаю. Мне кажется, там много чего есть. Большие здания, яркие огни, кинозвезды…

— В Калифорнии живет больше кинозвезд, — возражаю я.

— Там слишком жарко.

— Не-а, там сухо. Дождей нет.

— Жара есть жара.

— Ты же никогда не выезжал из Орлеана, да?

— Один раз я ездил с папой в Техас. У него там были дела. Мексиканцы и жара — вот все, что там есть. Говорю тебе… хочешь сбежать от жары — езжай на север.

Спорить с ним все равно что разговаривать с младенцем о ходьбе. Поэтому я меняю тему.

— Что вечером будешь делать?

— Ничего. Хочешь зайти?

Это как раз то, чего я хочу. Картер знает, что к себе я его никогда не приглашу, а если бы и пригласил, он бы отказался. Он был у меня всего дважды. В первый раз, когда мы завтракали в столовой, мама вышла и встала перед стеклянной дверью, чтобы выпустить Ингрид, так что солнце высветило непомерно откровенный силуэт ее стареющей груди, проступивший сквозь пожелтевшую ночнушку. Картер вежливо попрощался и отправился домой. Когда он пришел во второй раз, то не мог даже посмотреть на маму. Проходя мимо ее кресла на пути к моей комнате, он не отрывал глаз от пола. В тот раз мама выпила уже три четверти своей бутылки и стала распекать Картера за его 'пестрые, дорогие туфельки'. На самом деле туфли у него были такие же, как у меня, только новее и другого цвета. Его семья жила пусть и лучше нас с мамой, но все в том же районе и точно так же просыпалась по ночам из-за поездов. С тех пор Картер к нам не заходил.

— И остаться на ночь?

— Да, мне родители сказали, что я могу пригласить кого-нибудь переночевать. Мы можем хоть всю ночь не спать!

Картер всегда говорит, что может, но у него никогда не получается. Он сам первым засыпает, каждый раз. Я говорю ему, что мне надо увидеться с мамой и еще кое-что сделать, поэтому я приду позже.

Мистер Артуэлл сидит у себя на крыльце. Его мятного цвета металлическое кресло-качалка из каждого шва сочится ржавчиной. В одной руке он держит почти пустую бутылку пива, в другой сигарету. Он поднимает пиво и кивает. Кусты, над которыми мистер Артуэлл так усердно трудился, выглядят так же, как раньше. И так всегда. Он обрезает их настолько часто, что ни одна ветка не успевает вырасти больше других. Я отношусь к его преданности делу с уважением, но нередко задаюсь вопросом: пытается ли он запрятать что-то глубоко внутри, оставаясь все время занятым, чтобы от этого отвлекаться? Может, у него была миссис Артуэлл, которая умерла или ушла к другому? Что из этого хуже?

Я поднимаюсь по ступенькам крыльца, деревянные доски приветствуют меня скрипом. Я отпираю дверь и захожу в темный прогретый дом, наполненный гнилостным запахом, по сравнению с которым простая вонь кажется тонким мускусом. Наш небольшой дом летом превращается в печь, а старый кондиционер, все еще висящий в окне гостиной, не работает уже несколько лет.