О возможности жизни в космосе - страница 25

стр.

— А что, если нас здесь увидят?

— Не увидят.

— А если увидят?

— Пусть видят.

Майя повернула голову и посмотрела на Аарне. Глаза ее были так близко, что все расплывалось. Он видел лишь огромный мир, но такой чужой и далекий… В голосе Майи звучала грусть.

— Впереди такая длинная зима…

Они замолчали. Беззвучно дрожало пламя. Где-то наверху, в голых ветвях свистел ветер. Аарне медленно произнес:

— Слушай, а почему ты больше не рисуешь?

Майя опустила голову, Аарне теперь не видел ее лица.

— Скажи…

Девушка, не поднимая головы, прошептала:

— Я не умею…

— Откуда ты знаешь?

— Я не умею, — сказала Майя. — Я никогда ничего не умела… — Она улыбнулась и подняла голову. — Знаешь, я завидую тебе!

— Мне?

— Да. Ты столько знаешь всего.

— Это ерунда.

Майя грустно улыбнулась.

— А у меня нет и этого…

— Ты будешь рисовать!

Девушка вздрогнула и покачала головой.

— Ты что, не веришь в себя?

— Наверное, нет. Я не знаю. Иногда верю.

— Когда?

Она еще сильнее прижалась к Аарне и, закрыв глаза, прошептала: — Ты и сам понимаешь, когда!..

Но Аарне не успокоился. Он сжал ее голову ладонями и заставил посмотреть себе в глаза.

— Скажи, ты веришь хотя бы в то, что я могу тебя заставить поверить в себя?

— Прекратим этот разговор.

— Нет! — закричал вдруг Аарне. — Нет! Не прекратим! Скажи, веришь ты мне или нет?

— Да.

— Тогда ты и в себя должна поверить! — Аарне потряс Майю за плечи. — Черт возьми! В жизни каждого человека должен быть смысл. Скажи, в чем ты видишь смысл жизни?

Девушка ответила совершенно искренне:

— Я никогда не думала об этом.

— Об этом надо думать! Ведь надо же во что-то верить! Сейчас я это понимаю. Иногда я спорю с Андо, он говорит, что жизнь все равно кончится, что мы должны жить разумно и практично. Я, конечно, не знаю, возможно, мои слова — лишь пустая болтовня… Но об этом Андо писал в одном из своих рассказов: «Мы больше ни во что не верим, веру отняли у нас, у нас отняли способность верить». Ну разве можно так писать?

— Но если он действительно не верит?

— Как он может ни во что не верить? Ведь он же ходит по земле. Мы все во что-то верим. Знаешь, я иногда иду по улице и вдруг мне начинает казаться, что я всех люблю. Птицы поют, деревья пахнут смолой. Грязь налипает на ботинки. Мы едим, пьем, спим… Черт побери! Ты живешь, а если ты живешь, то пойми, ты обязан верить!

— Во что?

— Ты пойми меня правильно. Мне кажется, что если ты веришь в жизнь, веришь в людей, то ты поверишь и в будущее… Знаешь, я верю! Эх, черт возьми, если бы я мог, я бы все сделал!

— Почему же ты не можешь?

Аарне замолчал, устало зевнул и вздохнул.

— Вот видишь, — продолжал он совсем другим тоном, — в великих делах я разбираюсь, а в том, что происходит каждый день, — нет. Я — нуль, понимаешь? Завтра я не смогу ничего сделать, хотя отлично представляю, что нужно делать через сорок лет. Но одну вещь я знаю.

— Какую?

— У меня есть очень хорошая знакомая — Эста Лийгер, художница. Слышала? Завтра мы пойдем к ней. Ты возьмешь с собою все, что у тебя нарисовано.

— Я… я боюсь. У меня ничего нет.

— Все равно пойдешь.

— Я ничего не умею.

— Если ты меня любишь, то пойдешь.

Опять. Парень, ты что, забыл, что в «Хозяине Кырбоя» про любовь не говорят ни слова?

Предновогодний вечер

«ДОРОГАЯ МАЙЯ…»

На скатерть капнула свеча. Ларне был дома. Темные окна залепил снег. Маленький поселок замела метель…

«Майя, я сейчас так одинок. В соседней комнате спит мама. Зачем-то я зажег свечу. Наверное, для того, чтобы порисоваться перед самим собой. Может быть, это театр с типичными декорациями для мелодрамы. Да, мама спит. А полчаса тому назад она плакала. Я не знаю, что делать. Она плакала. Пожалуйста, не волнуйся ни о чем».

Обо всем этом бессмысленно писать Майе.

— Сын, я посылала тебя в Тарту не для этого, — сказала мама.

— А для чего?

— Как — для чего? Я хотела, чтобы ты учился, чтобы ты стал человеком. А ты ухаживаешь за женщинами…

— Мама!

— Да, теперь мама… Знаешь ли ты, как много добра сделала для нас тетя Ида? Знаешь ли ты, как она заботилась о тебе? И чем же ты ей платишь?

Аарне старался говорить тихо:

— Мама, ведь ты ничего не знаешь.

— Я знаю все.