О возвышенном - страница 5

стр.

.

4. Цель возвышенного не убеждать слушателей, а привести их в состояние восторга, так как поразительное всегда берет верх над убедительным и угождающим; поддаваться или сопротивляться убеждению – в нашей воле, изумление же могущественно и непреодолимо настолько, что воздействие его происходит помимо нашего желания. Мастерство в нахождении материала и стройный порядок в его расположении с трудом обнаруживаются только во всем произведении, но не в отдельных его частях. Возвышенное же при его удачном применении, подобно удару грома, ниспровергает все прочие доводы, раскрывая сразу же и перед всеми мощь оратора[4].

Но, дорогой мой Терентиан, я уверен, что рассуждения, подобные этим, ты смог бы вывести сам на основе своего собственного опыта.

Глава вторая

1. Следует прежде поставить вопрос, можно ли вообще научиться возвышенному и величественному. Некоторые люди, считая ошибочными все правила и наставления[1], глубоко убеждены в том, что величественное вложено в нас природой, а не постигается в обучении. Они признают одно-единственное – природную одаренность и считают даже, что способности чахнут и теряют свою естественность при соприкосновении с иссушающими природу учеными наставлениями.

2. Вопреки такому мнению я утверждаю, что эти рассуждения окажутся несостоятельными, как только мы поймем, что природа, самостоятельная в возвышенном и патетическом, никогда не бывает беспорядочной или непоследовательной. Природа лежит в основе всего, как нечто первое и изначальное, но только определенный метод способен научить соразмерности и своевременности при использовании возвышенного в каждом отдельном случае и оградить от ошибок в творческой практике. Как рискованно возвышенное, если оно предоставлено самому себе, лишено разумного управления, приобретаемого в познании, не имеет опоры или якоря, а держится лишь собственной тяжестью и безрассудной отвагой. Возвышенное всегда и в одинаковой степени требует как бича, так и узды[2].

3. Об этом же, но в применении к человеческой жизни хорошо говорит Демосфен[3], указывая, что величайшим из всех благ для людей является счастье, а вторым, но отнюдь не меньшим – благоразумие. Где отсутствует одно, не остается места для другого. Это же можно сказать о речи: природные дарования соответствуют счастью, а мастерство, приобретаемое в изучении, – благоразумию. Самое основное заключается в том, что обнаружить природное дарование в произведении возможно только благодаря искусству. Тем, кто оспаривает возможность овладеть мастерством, стоит задуматься над моими словами, тогда они не осмелятся, я думаю, назвать праздными и бесполезными мои рассуждения о возвышенном.


(В рукописи пропущено два листа, т. е. более ста строк.)

Глава третья

…сверкает ярко пламя очага.
Лишь стоит только мне заметить этот дом,
 Тотчас, вдохнув в него сплетенье зимних бурь,
Я кровлю подожгу, дом станет пеплом вмиг.
Теперь же не пропел я свой победный гимн[1].

Не трагическими, но псевдотрагическими оказались здесь все эти «сплетения», «в небо извержения» и Борея флейтистом изображение. Неожиданные обороты затуманили все, смелые же образы нарушили только привычный порядок, вместо того чтобы вселять ужас и повергать в трепет: стоит нам пристально вглядеться в любой из этих образов, и он из пугающего превратится в оттапливающий. Даже в трагедии, которая по своей природе представляется мне несколько напыщенной и высокопарной, нельзя надуваться сверх меры и пренебрегать действительностью.

3. В этом отношении смехотворны выражения Горгия из Леонтины[2]: «Ксеркс – персов Зевс», – или же: «Коршуны – гробницы живые». Не возвышенны, а лишь выспренны некоторые фразы Каллисфена, а особенно Клитарха[3], его сочинения напоминают надутые пузыри, а он сам, говоря словами Софокла[4], дует «в цевницы нежные без всякой перевязки». Им подобны сочинения Амфикрата, Гегесия и Матрида[5]. Эти писатели, воображая, что они охвачены вдохновением, зачастую просто забавляются, а не неистовствуют в священном безумии; именно напыщенность представляет собой тот недостаток, от которого труднее всего уберечься, а поклонники возвышенного часто невольно увлекаются напыщенностью, скорее всего опасаясь, что их будут упрекать за безжизненность и сухость изложения. Причем такие писатели искренно считают, что «очень благородно поскользнуться, стремясь к возвышенному»