Обагренная Русь - страница 40

Боярин привстал на повозе, подозвал конюшего.

— Что прикажешь, боярин-батюшка? — сдернул конюший с головы треух.

— Под Триполь пойдем, — сказал Чурыня, — И вот тебе мой наказ: собери табуны и гони их за реку. Летуй там, покуда не дам знака.

Ускакал конюший. За него Чурыня был спокоен: все исполнит, как велено. Ух ты, гора с плеч свалилась!..

Теперь можно и передохнуть. Упал боярин на подушки, перекрестился, скосил взгляд на сестру. Милана, сидя с ним рядом, все еще прижимала к животу онемевшими пальцами кованый погребец.

— Эк тебя всю скрючило-то, — проговорил он с неожиданным миролюбием. — Отпусти погребец-то…

— Ну и напугал ты меня, боярин, — сказала сестра с виноватой улыбкой. — Ровно на пожаре поспешал.

— Небось поспешишь. Почто погребец охватила?..

— Вовсе и не охватила, — сказала, смущаясь, Милана и поставила погребец у ног.

— Откинь, откинь крышку-то…

— Тебе на что? — насторожилась сестра.

— А ты откинь.

— Ключик потеряла, — быстро нашлась Милана. — На груди завсегда был рядом с крестиком…

Чурыня протянул руку, подергал погребец за крышку — не пускает.

— Хитришь ты, сестрица, — сказал боярин угрюмо. — Не по душе мне твой погребец. Что в нем?

— Не каменья, знамо. Отколь у меня каменья? Браслетики с синими глазками да девичий убрусец…

— Ну, а коли так, почто лишний груз на повозе? Кинь его в реку!

И боярин решительно потянулся к погребцу. Миланины руки были проворнее: не успел Чурыня нагнуться, как уж снова оказался погребец на коленях у сестры.

— Знамо, — сказал боярин и вытащил из-за пояса крепкий нож. — Коли нет у тебя ключика, пущай пропадет погребец.

И, подсунув лезвие в щель, рванул его на себя. Милана охнула, крышка откинулась. Сидевшая рядом дворовая девка зажмурила глаза.

— Вот он, убрусец-то, — насмешливо проговорил боярин, вытягивая из погребца жемчужное ожерелье. — Ягодка к ягодке. А это не браслетик ли с синим глазком?

И он вытянул следом за ожерельем золотые колты с вправленными в них блестящими яхонтами.

Только тут вышла Милана из оцепенения, заверещала, вцепилась в волосатую руку брата:

— Не тронь!..

— Ладно, ладно уж, — сказал боярин. — И доднесь была у меня догадка, что не бескорыстно живешь ты подле меня, пользуешься не одними только хлебами… Нынче сам зрю. Змея ты, Милана, да и только — праведности меня учишь, попрекаешь бесчестьем, а сама живешь праведно ли? — И он покачал головой.

Молча уложив драгоценности в погребец, сестра снова поставила его на колени и обеими руками прижала к животу.

Обоз тронулся.

Разъехались князья из Триполя, отшумела распря, и снова тихо да благостно зажил воевода Стонег. По утрам осматривал город (был он невелик), после обеда спал, вечером, ежели была охота, наведывался к вдове Оксиньице.

Первая летняя жара спала, ночи стали прохладнее; смерды по окрестным селам заготавливали сено, в садах наливались сочные яблоки, и сладкий дух витал над огородами, над сонными улочками, над крытыми черной соломою крышами прилепившихся друг подле друга изб.

— Мистиша! — позвал воевода состоявшего при нем на скорые дела проворного паробка. — Вели-ко запрягать коней, да поедем на реку.

— Гроза собирается, батюшка, — помявшись у порога, сказал Мистиша, — может, повременишь?

— Делай что сказано, — цыкнул на него Стонег.

Паробок бесшумно выскользнул за дверь, боярин вышел за ним следом.

Коней запрячь для ловких рук — дело спорое. Не успел Стонег и с крыльца спуститься, как уж подвели к нему два отрока с конюшни любимого угорского фаря.

Остался этот конь у боярина от Романа. Случилось так, что захромал он перед самым выходом князя из Триполя — вот и расщедрился Роман.

— Пользуйся моим конем, боярин, — сказал князь воеводе. — Расстаюсь я с ним не без сожаления. Добрую службу сослужил мне угорский фарь, да куды ж его с подраненным копытом. Тебе же за гостеприимство твое мой подарок — бери.

А и дел-то всего было, что перековать коня. На следующий же день красовался на нем боярин перед теремом Оксиньицы.

Оглаживая шелковую гриву фаря, вздыхала и охала вдовушка:

— Да за что же тебе такой подарок, боярин?.. Знать, приглянулся ты князю.

— Вестимо, — степенно отвечал Стонег. — Чай, не отдал бы коня своего князь первому встречному.