Обманки - страница 5

— Так вот! — продолжал Дима Ян. — Я хочу служить в Вооруженных Силах. Хочу бороться, стрелять, ползать, ходить в атаку, бить гадов!.. Это не вопрос!.. Вопрос в том, кто из вас мой родной начальник, а кто враг?! Посудите сами, я же не могу идти, не зная с точностью, за что буду умирать и убивать… Кто из вас представитель моей отчизны, вот в чем вопрос? За Отчизну я всегда готов!.. Но не предам ее.

— По-моему, вот этот, — показал на белого глупый Костя.

— Не уверен я, что этот! Ты пойми, дурья башка, какая разница, в какую форму он одет… Вспомни, сколько разной формы бывает… А явного, отличительного черепа на фуражке ни у того, ни у другого нет!..

— Я представитель вашей родной борющейся за свободу Вселенной! — пискнул чертик и зачем-то взял под козырек.

— Какие глупости! Вы не он! — возмутился белый. — За справедливость во Вселенной можно воевать только у нас!.. А вы захватчики!

— Нет, это вы захватчики и оккупанты! — возмутился чертик. — Кто на Альдебаран влез?!.. Уже пять световых лет мальчиков кладете!..

Белый сменил тактику и льстиво обратился только к Диме:

— А вы знаете, какие у нас ядерные кораблики? Пальчики оближешь!.. А какие за мир умертвительные газы! А прокопок! Одного прокопока хватит…

— Ты знаешь, наверное, я ошибся! — предположил Костя. — Наш этот! Маленький, он за мир и есть!

— Мы за оружие, против любого оружия! — покивал чертик. — Будь так мил, открой дверку!..

Наивный Костя открыл пентаграмму, поддавшись обаянию лилипута в военной форме, и тотчас получил из его рук повестку: красную картонку с отчетливым золотым тиснением…

В камере неожиданно оказалось полно народа. Народ был в специальном обмундировании, но без погон, а из-под пилоток сквозь специальные дырочки торчали рога.

— Ну, так вы определенно отказываетесь от службы в Вооруженных Силах Вселенной? И не хотите принять приятную обязанность и чарующий долг?

— Нет, готов сидеть! — сказал Костя. — За глупость. И зачем я пентаграмму открыл?!

Его взяли под руки двое верзил, и камера исчезла. Костя только поймал краем уха писк белого, которого засовывали головой вниз в большой керамический сосуд.

Прошло не более месяца. Костя Фригуров плохо запомнил процедуру суда, приговорившего его к пожизненному заключению в вечности. Только остались в памяти жесткие креста звездолета и миленькое лицо косм-стюардессы, подающей кофе с эклерами.

— А где тюрьма? — спросил он, сходя по трапу на сверкающий в росе под утренним солнцем пахучий щебечущий луг, но трап ушел внутрь корабля, дверка захлопнулась, и ракета с шипением унеслась в голубое-голубое небо и исчезла.

Костя шел к лесу, маячившему в отдаления, из леска выходили люди в полосатых разноцветных пижамах.

— А где тюрьма-то? — продолжал спрашивать он.

— А вот это она и есть, — отозвались они. — А мы — твои сокамерники.

Через полчаса Костя Фригуров понял, что он в раю. Здесь было все. Все, что только может пожелать человек. В совершенном отсутствии были только всяческие признаки христианства и материализма. Сначала это его смущало, потом он привык. Иногда в небе появлялась черная точка и заключенные, бросая свои дела — поэзию, скульптуру, музыку, любовь и философию, бежали к месту посадки ракеты.

На ракетах доставляли новых пожизненных заключенных.

Ракета плюхнулась в траву, вывалился трап, и по трапу, дико озираясь, сошел — Костя даже присвистнул — Дима Ян. Ракета с шипением взвилась вверх, оставив рыжую проплешину на лужайке.

— Ну, здрасьте! — сказал Дима. — Прибыли!

— А тебя сюда за что? Тоже отказался служить?! — спросил Костя. Он взял Диму за руку и повел по цветущему лугу в сторону мраморного дворца, затерявшегося за ветвями вечнозеленых деревьев.

— Я, отказался?! — Дима покрутил пальцем у виска. — Я их, этот… Прокопок по назначению использовал!

— То есть как?

— А… — Дима помялся. — Землю нашу, старушку, наказал! Молодая была, а злюка!.. Ей говорят, лезь на тумбу, песню бравую пой, а она — устав, устав!.. А я не в себе был, с похмелюги… С вечера в самоволку на Маракс ходили… Ну и вот!.. И заодно полгалактики… Присудили пожизненную, сволочи! — Он посмотрел с сомнением на дворец и добавил твердо: Просчитался я, к белому надо было идти!