Обо всём - страница 25

Я робко призвала участников хора не пить за столом, наивная. Мол, надо держать лицо и все остальные части организма. Духовики злобно заржали. Их руководитель до такого не опустился. Мои певчие гоже на меня посмотрели с укоризной. Батюшка, а он братву эту блатную долго окормлял, сказал, что слова мои, конечно, правильные, но в этой компании неуместные. Поехали мы обратно, уже без памятника и заметно веселей.

В ресторане тоже подготовились на славу. Про стол рассказывать не буду — и так понятно, что всё ломилось от яств. Поразило убранство. На столах стояли великолепные композиции из белых и, не поверите, чёрных роз. Жаль, тогда не было ни смартфонов, ни фотоаппаратов приличных, проиллюстрировать сие не могу, к сожалению.

Первый час, как водится, речи про то «каким он парнем был», про вендетту и прочие кровавые обещания. Мы скромно сидим, за обе щёки уплетаем микс из красно-чёрной икры, спиртное рекой льётся. На этом официальная часть закончилась.

Тут, не подумав, во что всё выльется, встал наш батюшка-предводитель и затянул «Вечную память», мы подхватили. Это было опрометчивым шагом с его стороны… Про нас вроде бы как уже все и забыли… Поели бы и по-быстрому унесли ноги. Но судьба-злодейка уже распорядилась вплести в этот сюжет наши имена.

Некий подвыпивший гражданин с места прокричал сакраментальную фразу: «А „Мурку“ можете?» Тут я прям конкретно затосковала, потому что

«Мурку» уже все могли. И не просто могли, а очень даже желали. Исполнить. Короче, грянули. По полной программе. И про «Я сяду в кабриолет» не забыли. В общем, анекдот про похороны, где порвали три баяна, имел под собой основу. Видя мою постную морду, распорядитель пира проорал на весь зал: «Не ссы, платим вдвое против уговора!» Тут, понятно, все ещё больше оживились. Короче, такого сэйшена в стиле шансон не было больше нигде и никогда. Уверяю. В сопровождении духового оркестра, это вообще был полный эксклюзив. И если вы думаете, что это всё, то глубоко заблуждаетесь.

В разгар поминального веселья в зале «рэсторана» появились какие-то новые люди. И тут пошёл вестерн. Началась эпическая драка с перестрелкой, как в «Человек с бульвара Капуцинов». Лежим мы с батюшкой и тубой под столом и усиленно читаем 90-й псалом. Причём я на нервных почвах начинаю ржать, как молодая кобылица в преддверии весны. Рот мне затыкают тубист и батюшка в два кулака, чтоб на звук моего ржания стрелять не начали. Мат стоит отборнейший, стёкла летят, в общем, очень весело. Очень. Потом приехала милиция. Без собаки.

И всех нас арестовала.

Мы ещё немного попели грустных песен в кутузке и с миром были отпущены, как не причастные, а просто случайные свидетели. Да, гонорар заплатили сказочный по тем временам. А по этим так и подавно.

Все незамужние женщины хотят выйти замуж. Кто считает, что это не так, тот плохо о нас думает. Все, абсолютно все без исключения мечтают заарканить какого-нибудь подходящего мужчинку и править им. Или чтобы он правил. Третьего не дано. Это великое знание я приобрела в девятнадцать лет и с тех пор убеждений не меняла. И была я юна, и как теперь только стало понятно — прекрасна. Но разговор не обо мне, отвлеклась.

Была у меня тогда очень пожилая тридцатипятилетняя подруга. Практически древняя старуха. Работала она заведующей столовой большого НИИ, статусная была женщина. И у неё, в свою очередь, были ещё более древние и не менее статусные подруги. Одна, тридцативосьмилетняя, заведовала овощебазой, вторая, самая старая, сорокалетка, была главным кадровиком огромного ДСК. Жили они себе поживали сырами в масле. Всё у них было, и ничего им за это не было. Четырёхкомнатные квартиры в хрустальных люстрах и вазах, в узбекских коврах и не вероятной комфортности спальных гарнитурах. Beликие женщины. Ко всему этому благолепию у двоих прилагались мужья. У завстоловой — разбитной монтажник Игорюха, у завбазой — добрейший руководитель заводской самодеятельности, гармонист Колясик (так и только так его называла супруга).

У главного кадровика мужа не было. И это было страшной трагедией. Во всяком случае все наши посиделки заканчивались её горькими рыданиями с причитаниями: какие все счастливые, и только она, одна она одинока, как маяк в океане, и нет ей в этой жизни ни просвета, ни счастья. Боль одиночества была настолько страшной и материальной, что хрустали тускнели и переставали звенеть, а ковры теряли шелковистость. Не жизнь, а дно Марианской впадины.