Обретя крылья. Повесть о Павле Точисском - страница 14

— Она у меня мастерица.

Варвара, смущаясь, отмахнулась и встала из-за стола.

Вскоре ее голос послышался со двора.

— Видать, к соседке отправилась, — заметил Нил. — Муж той в мастерских на железной дороге работал, под поезд попал. Насмерть.

Павел щурился, последнее время снова начали побаливать глаза. Васильев, бесспорно, нравился ему, серьезный, вдумчивый. Спросил, кивнув на книгу:

— Графа Льва Толстого читаешь?

— Справедливо пишет.

— Любишь читать?

— Умные — да, однако книга на книгу не приходится, в одних сказка, а за другие в тюрьмах гноят.

— Верно. Тебе какие по душе?

Нил посмотрел на Точисского внимательно: с виду прост парень, а вишь какие вопросы кидает! Ответил неопределенно:

— Сказками сыт по горло,

— Где книги берешь?

— На Александровском базаре. Там, ежели порыться, всякую найти можно.

И снова общие, ничего не значащие разговоры. В трактире Нил показался Точисскому проще, открытей, а теперь таится, видать, приглядывается, кого в дом ввел.

Точисский с вопросами все ближе и ближе подступает: как арсенальцы живут и сильно ли мастера душат рабочего, есть ли у Васильева хорошие друзья и среди них грамотные?

Нил посмотрел на Павла несколько удивленно. Сказал:

— Товарищи есть, а чтоб грамоте? Откуда ей, грамоте, взяться? Так, со пня на колоду бекают.

Тут Точисский и спроси в упор:

— А что, если организовать кружок, самообразованием заняться, книги читать?

— Не знаю, что и ответить. Думаю, ежели заинтересуются, ходить будут.

— Ты посоветуйся с заводскими. Будем по воскресным дням собираться.

— Хочу заранее предостеречь, Варфоломеич, если к цареубийству будешь рабочего клонить, тут я тебе не помощник. Ухлопали царя, а у него наследник, и он на трон тут как тут: здрасьте, я ваш государь-батюшка.

— Нет, Нил, я тебе обещаю — к народничеству склонять не буду.

— Интере-есно, — протянул Нил.

— Что же тебе интересным кажется?

— Как ты вот, умный человек, на жизнь смотришь. Значит, так и будет во веки веков в России самодержец?

— Не-ет, такому не бывать. Наступит конец народному терпенью, обновится российская земля.

— Кто изменит жизнь-то?

— Сам народ. Рабочие.

— Гм, — неопределенно хмыкнул Васильев.

— Да, Нил, это так. Когда пролетариат поймет, в чем его сила, он свернет горы. Ты о социал-демократах что-нибудь знаешь? О программе их слышал? Она «Манифестом» называется. Говоришь, ваши арсенальцы грамотой едва-едва владеют. Не беда, дай срок. Ты вон книги читаешь, и они научатся, лишь бы интерес к самообразованию имели.

— Значит, пролетарий — сила? Это, пожалуй, верно. Когда мы сообща, нам сам черт не страшен. Но скажи вот что: допустим, начнем мы жизнь изменять, а мужика деревенского, куда его подевать?

— А он революцию от рабочего сословия примет. Нил крутанул головой, и не поймешь, одобрил ли он Точисского или нет.

Павел засиделся у Васильевых допоздна. Когда возвращался, будочники, хотя ночь и светлая, зажигали фонари. Бледно-розовые огни светильников вспыхивали на улицах.

Училище на Выборгской стороне, поблизости от «Арсенала», посещало около сотни ремесленников. Все в возрасте, иным за тридцать перевалило. Обучение платное: были группы токарей, слесарей, столяров, изучали чертежное дело. Теория чередовалась с практикой в мастерских училища.

В ремесленное Павел и Дмитрий ездили на конке. У «Арсенала» конечная станция.

Жили Точисский и Лазарев коммуною, складывались наперед, тратились экономно. У Павла никогда денег не водилось, из дому не присылали: поступил против воли отца — живи как знаешь, а вот Дмитрию отец раз-два присылал, и тогда они, позвав с собой Веру и Марию, отправлялись в кондитерскую Вольфа, пили кофе с пирожными, потом бродили по Английской набережной.

Здесь был второй Петербург, Петербург знати, Петербург особняков и чугунных ажурных решеток, брусчатых мостовых и богатых ресторанов. Петербург, где не было темных, разбитых подворотен, зловония помоек и выгребных ям…

На церковный праздник преподобного Сергия Радонежского в училище разразился скандал. Один из учащихся покончил с собою. Стало известно: в гибели его был повинен старший мастер.

Ремесленники взбунтовались. Собрались в мастерских на митинг. Взбирались на верстак, говорили гневные речи. Дмитрий заметил — Павел нервничает, то расстегнет пуговицу черной косоворотки, то снова застегнет. Наконец пробился вперед, легко вскочив на верстак, взмахнул рукой: