Обретя крылья. Повесть о Павле Точисском - страница 4

— Вы, барчук хороший, в нашей жизни мало чего смыслите, — сказал старший Дроздов. — Ваше дело утречком ранец-шанец за спину и в гимназию, а Петруха, дружок ваш, спозаранку хребет над верстаком гнет. И он не то в гимназию, грамоте как след не обучен. Хлеб ест в поте лица своего.

Припомнился и тот нелегкий разговор с отцом. Для Варфоломея Францевича он означал конец радужным мечтам о будущем сына.

Первым начал отец, когда они с Павлом остались вдвоем в гостиной.

— Ты оканчиваешь гимназию и нора подумать о продолжении учебы, — сказал отец. — Я хочу видеть тебя инженером. Надо готовиться к поступлению в Технологический.

Павел промолчал. Варфоломей Францевич нахмурился:

— Разве ты не согласен?

Павел мучительно думал, как ответить отцу, с чего начать? Как объяснить, что его влечет иной путь, что он давно уже не может жить так, как они, Точисские? Поймет ли отец, как ему стыдно, что семья Петьки ютится в завалюхе, живет впроголодь.

— Скажи, отец, — заговорил наконец Павел, — ты никогда не спрашивал у себя, отчего Петька Дроздов и его братья грамоте не обучены, а другие в университет поступают?

Откинувшись на спинку дивана, старший Точисский строго посмотрел на сына:

— Запомни, пока существует мир, были, есть и будут имущие и неимущие. Воздай же хвалу всевышнему, что родился имущим.

— Неужели ты считаешь это справедливым?

— Если такое сотворено господом нашим, значит, да, — тихо, но голосом, не приемлющим возражений, сказал незаметно вошедший в гостиную ксендз Станислав, родной брат Варфоломея Францевича, приехавший из Житомира погостить к близким.

— Прошу, брат, присутствовать при неприятном разговоре отца с сыном, — вставил Варфоломей Францевич. — Меня не касается, отчего Дроздов и иже с ним лишены возможности приобрести образование, а вот кем будет мой сын, мне знать нелишне.

— Но, отец…

— Я не желаю слышать твоего «но».

В разговор вмешался ксендз Станислав.

— Позволь, брат, спросить Павла, как он намерен распорядиться своей судьбой.

Отец передернул плечами.

— Я буду зарабатывать на хлеб своими руками, и тогда никто не назовет меня барчуком, барином, — с вызовом произнес Павел.

— Павел Точисский — мастеровой? — отец засмеялся. — Отдаешь отчет своим словам?

— Да! И труд рабочего не считаю зазорным. Мое решение никто не изменит, отец. Даже ты.

— Подумай, сын мой, — укоризненно прервал Павла дядя-ксендз. — Ты выступаешь против воли родителя. Бедный мальчик, ты под влиянием нигилистических веяний. Помнишь библейское: «…погублю мудрость мудрецов и разум разумных отвергну». Не поступаешь ли ты по подобию?

— Он не насмотрелся на тех нигилистов, которых гонят этапами, — сказал отец. — Они заканчивают жизнь в тюрьмах и ссылках. И ты еще горько пожалеешь о своем решении.

Не проронив больше ни слова, отец покинул гостиную.

…Вспомнилось и то время, когда, расставшись с гимназией, устроился в обучение к слесарю в нижнетагильские мастерские, именуемые заводом.

Слесарь, мужик с хитринкой, себе на уме, обучать не спешил, все больше держал Павла на посылках. Разговаривал редко, с издевочкой:

— Чё, гимназия, это тебе не ранец таскать, не книжечки почитывать.

В мастерских полумрак, стук молотков по металлу, ругань. А в дни получки рабочие тянулись в ближайший трактир.

Жил Павел в казарме, вместе с другими подмастерьями, питались артельно, из одного казана. После Екатеринбурга жизнь в Нижнем Тагиле казалась Павлу каторгой, но он терпел. Когда становилось особенно невмоготу, думал о Петьке Дроздове: он такую жизнь отродясь хлебает. Или взять других подмастерьев… Нет, возврата к прежней, сытой жизни не будет, он, Павел, не согнется, выдержит.

На дощатых нарах вплотную к постели Точисского спал Никита Лопушок, ушастый парнишка. Прослышав, что Павел покинул гимназию и по доброй воле пришел на завод, долго удивлялся:

— Енто от жиру! А може, за какое прегрешение выгнали, признай?

Точисский собрался было обучать подмастерьев грамоте, но Лопушок и его товарищи потешались над ним:

— Ха, чего гимназер удумал! У нас без твоей грамоты роздыха нет!

— Братцы, гимназер на книжной премудрости умом тронулся!