Однажды в Африке… - страница 13
У Мфумо сейчас был период жестокого безденежья. Из двух газет последовательно ему пришлось уйти, из третьей его просто выгнали за одну обычную для него статью обличительного характера. Писал он такие и раньше, и все сходило с рук. Дело же было самым обычным. Одного белого фермера, кстати, родившегося в Бонгу, обвинили в расизме, заставили продать ферму и выдворили из страны. Мфумо не был уверен, что это обвинение было справедливым. По заниженной цене да еще и в рассрочку ферму продали одному крупному чиновнику-африканцу. Предполагалось, что новый черный фермер заменит белого и продолжит поставлять на рынок товарное зерно, которого в стране никогда не было в избытке. Но чиновник любви к земледелию не питал. Он продал все трактора и комбайны на торгах через подставных лиц, а всю землю в виде небольших участков отдал в выгодную для себя аренду местному населению, которое стало обрабатывать ее вручную, то есть дедовскими мотыгами и сеяло ровно столько, чтобы хватило на жизнь до следующего урожая. Об излишках зерна для продажи не могло идти и речи. Статья Мфумо вызвала неожиданный скандал, и вопрос обсуждался в местном «паламенди» — парламенте. Землевладельца выгородили друзья, а Мфумо вылетел из газеты, где работал. Было это незадолго до новых выборов. Власть переменилась, но Мфумо на работу не приглашали.
Так он и жил, перебиваясь случайными заработками. За последнюю неделю он не мог пристроить ни строчки. Скоро ему придется сочинять рекламные объявления, если, конечно, получит заказ. Мфумо снимал теперь комнату в дальнем пригороде, и его старинный «фольксваген» давно уже стоял без движения во дворе под старым деревом манго. У Мфумо давно не было денег на бензин, и он ездил теперь на велосипеде, который одолжил у соседа, благо тот был у него лишним. В этот день рано утром он успел побывать в старой гостинице «Сангам», где имел беседу с ее хозяином Чандрой Кумаром. Он сам в тот момент был за стойкой, отпустив всех на ранний завтрак.
— О, сам мистер Мутеми, чье острое разящее перо заставляет трепетать всех нехороших людей! — иронично прокомментировал появление Мфумо хозяин «Сангама».
— Кумар, ты лучше скажи, сколько я тебе должен? — с суровой деловитостью спросил Мфумо.
— Ты что, проверяешь мою память, Мутеми? Пятьсот пондо. Ты возвращаешь деньги? В условиях инфляции в долг без процента дают только дураки. Один с тобой сейчас разговаривает.
— Если ты простишь мне долг, Кумар, да еще дашь мне взаймы двести пондо, я тебе приведу долговременного жильца, к тому же белого.
Со стороны Мфумо это была наглость, и Кумар тут же изобразил на своем толстом усатом лице горестную обиду, хотя уже знал, что долг простит и деньги придется дать. Дело в том, что он втайне побаивался острого языка Мфумо, так как газеты он читал и знал, на что способно перо его должника. И кто знает, долго ли продержится нынешний президент? А если снова разрешат прежнюю оппозиционную газету «День страны», этот Мфумо Мутеми как и прежде будет в ней на первом месте, и тогда только держись!
Так, с помощью Мфумо, Комлев еще задолго до полудня перебрался в «Сангам», и Кумар его вселил в лучший из свободных номеров на теневой стороне, с балконом и под сенью молодых и поэтому невысоких кокосовых пальм. Правда, по утрам белогрудые африканские вороны, а их было много в этом городе, поднимали под их кронами дикий галдеж, безобразно выясняя отношения, но это ему предстояло узнать позднее. Зато здесь почти не было слышно уличного шума.
Завтрак по утрам был почти такой же, как в «Стэнли», да еще с добавлением пары бананов.
Комлев еще с училищных лет помнил слова адмирала Нахимова: «Праздность недопустима». Правда, это изречение касалось флота, но и в обычной жизни оно своей актуальности не теряло. Вся его работа пока заключалась в ожидании, и это ему не нравилось. Ведь деморализующее ничегонеделание грозило затянуться. Комлев не привык находиться в долгой и какой-то растерянной неопределенности. Это все равно, что чувствовать себя капитаном на судне, на которое еще не прислали команду, и оно пребывает в унылой неподвижности у причала, в то время как по его палубе бродят и с безнаказанной наглостью гадят где попало чайки.