Огненное порубежье - страница 9
«Совсем ошалел от счастья княжич», — думал про себя Давыдка.
Сам он не робел, ел и пил за троих, соседи его уж под столы сползли, а иные спали, измарав бороды подливой. Кто мог, сам ушел в опочивальни, а тех, кто не мог, но еще двигал ногами, увели служки. Остались Давыдка да Кочкарь, любимец Святослава. Как сели они друг против друга, так один другому, ровно два бойцовских петуха, ни в чем не уступают. Давыдка черпнет вина — и Кочкарь черпнет вина; Давыдка выпьет чару меда — и Кочкарь выпьет. Давыдка — во здравие Всеволода, Кочкарь — во здравие Святослава.
К утру оба враз уснули. Так и спали, сидя друг против друга, подперев упрямные головы пудовыми кулаками.
А Владимир проснулся с болью в голове, и свет ему был не мил, и воспоминания о вчерашнем подымали внутри его неодолимую тошноту.
Спустив худые ноги с лавки, он покачивался из стороны в сторону и глядел незрячими глазами в мутно поблескивающий, натертый воском пол. И все чудилось, будто касаются его чужие руки с холодными мертвыми пальцами, ласкают, ластятся, а плечи вздрагивали от беззвучных рыданий.
Дверь скрипнула, и по легким шагам Владимир догадался, что это мать. Он быстро упал на лавку и притворился спящим. Васильковна постояла рядом, вздохнула и села у него в ногах. Сын вздрогнул и почувствовал, как крупная слеза покатилась по щеке теплой горошиной.
— Полно горевать-то, — сказала мать, гладя его по голове. — Вижу, не спишь, а что за причина, в толк не возьму.
Сын не ответил ей, отвернулся к стене и, ткнувшись носом в холодные доски, теперь уже не сдерживал слез.
— Соколик мой ясный, ягодка моя лесная, — щебетала Васильковна. — Глянь-ко за оконце — утро какое светлое. Пташки поют на дворе, радуются солнышку. Тебе ли горевать, чай, не девица…
А ласковые пальцы скользили по его волосам, по лбу, по мокрому от слез лицу, и Владимир стал понемногу успокаиваться.
— Выпил ты лишку меда — вот и вся беда, — уговаривала мать, — а выйдешь на волю — все мигом забудется. Вставай, сынок, гости уж заждались, кони стоят оседланные… А отца своего не вини. Испокон так повелось, навсегда и останется. Будешь у Всеволода на пиру — много меду не пей, разума не теряй. Жене молодой не поддавайся. Раз уступишь — после всю жизнь находишься под ее пятой.
Странно и непонятно было Владимиру слышать эти ее слова. Хоть и любила его мать, хоть и тянулся он к ней, а знал такое, о чем отец и не догадывался. Сошлась она с любимцем отцовым Кочкарем, полурусским-полуполовчанином. Пришел он в княжеский терем незваным, хмурым да черным мужиком без роду-племени, а нынче Кочкарь — первый человек в Киеве, без него и без жены своей шагу не ступит старый Святослав.
Два чувства жило и боролось в молодом княжиче. И любил он мать, и лютой ненавистью жег. Обидно ему было за отца: неужто вовсе ослеп, неужто и впрямь ничего вокруг не замечает? Или хитер, себе на уме, — кто скажет?
Слезы совсем высохли на лице Владимира, он приподнялся с лавки и прильнул щекой к материнской гру ди. Не раз в детстве отходил он вот так же сердцем от мелких обид. И нынче чужая сила будто вливалась в его хилые мышцы.
Мать почувствовала это и быстро поднялась. Теперь голос ее окреп и стал похожим на тот, каким она обычно разговаривала с отцом.
На дворе отроки горячили коней. Бояре и дружинники весело смеялись, стоя на крыльце.
Едва только Владимир, выряженный в новый кафтан, появился в дверях, к нему тут же подоспел Кочкарь, поклонился, ласково спросил, как спалось. Давыдка, держась в стороне, с усмешкой поглядывал на молодого княжича.
Распирала Давыдку с утра небывалая радость. И радоваться было чему: Всеволодов наказ исполнен по чину, чести своей послы не уронили, а еще и зорька была сладкой — встретил он ее в светелке у Святославовой ключницы Дуняши.
Сейчас Дуняша с порозовевшим от волнения лицом то и дело показывалась в сенях и постреливала в Давыдку изумленными и счастливыми глазами, но он не глядел на нее, делал озабоченный вид, посматривал на отроков, на степенно прохаживающихся бояр; думы-де у него важные — не до любовных утех, нынче прямо со двора отправляться ему с послами на север. Боялся Давыдка прогневить опозданием Всеволода.