Огни дома - страница 9

Я уже писал в книге «Там, где кончается дорога» о том, как пошатнулось здоровье отца после 60-ти лет, как он оставил ферму и переехал в Сидней, где я тогда работал, и как он умер там в возрасте 65 лет. Его смерть была для меня большим горем: она отняла у меня доброго друга моего детства и пробила первую брешь в семейном кругу, так много значившем для меня. Годы шли, и мои мысли возвращались в прошлое — к нашим товарищеским отношениям, отчего моя любовь к нему становилась все сильнее. Я задумывался о том времени, когда снова увижу его — по другую сторону смерти. А потом, как я описывал в предыдущей главе, пришло время, когда через Джоан Мойлэн я стал общаться с моей покойной женой, которая рассказала мне о своей встрече с моей матерью и двумя умершими сестрами в царстве за пределами смерти. Мне хотелось узнать об отце, но она не упоминала о нем. Когда я спросил, не видела ли она его, она сказала: «Нет, я думаю, что он перевоплотился». Потом, пройдя по газону, в мой садовый павильон вошла моя умершая сестра Кэролайн Леона и встала рядом со мной. Я спросил ее: «Что же случилось с нашим отцом?» Она сказала, что он несколько лет назад воплотился в маленькой горной стране в Европе — Лихтенштейне. «Что же делает в этой крошечной горной стране австралийский фермер, никогда в жизни не покидавший Австралии?» — спросил я. «Он сказал, — ответила сестра, — что там живет семья, которая может помочь ему решить одну из его главных проблем, и что он, в свою очередь, может помочь этой семье. Вот почему он отправился в этот уголок мира». Леона назвала мне его новое имя и приблизительный возраст. Как было бы странно, подумал я, если бы я поехал туда и сказал этому молодому человеку, что он — мой отец. Но я был слишком стар для подобного приключения и должен утешать себя мыслью, что найду его вновь в каком-нибудь облике в необъятной вечности, которая лежит за пределами земного существования.

Мысли о юности — долгие, долгие мысли.

Р.Л.С.

Я пересек посыпанную красным гравием дорогу, ведущую от дальнего угла фермы Мэдоу Линн к зданию, обшитому некрашеными досками. Я слышал, что его перенесли сюда, в центральную точку округа, чтобы оно служило здесь школой. Я провел в этом маленьком коттедже, известном как вествудская начальная государственная школа, большую часть своих первых школьных лет. Только когда я учился в последнем начальном классе, появилось совершенно новое школьное здание на этой же территории.

В первый школьный день — когда наша мама решила, что мы достаточно взрослые, чтобы ходить в школу, — она вместе со мной и Ритой пересекла фермерский выгон, прошла по дороге, ведущей к школе, и передала нас в руки учительницы. Как и в большинстве маленьких сельских школ здесь был один учитель на все семь классов — от подготовительного до шестого. Нас встретила молодая энергичная учительница и поздравила с поступлением в вествудскую школу. Это была яркая, улыбающаяся женщина лет 25-ти по имени Олив Доак. Родители и дети уважительно называли ее мисс Доак. Среди 16-и или 17-и детей, сидевших за длинными партами, было несколько диковатых мальчишек — сыновей молодых фермерских рабочих. Они смотрели на мисс Доак как на врага, а мы с Ритой видели в ней доброго друга.

Пока она давала задания ученикам других классов, я оглядел классную комнату. Это была большая комната во всю ширину коттеджа, и в ней витал едва уловимый, приятный аромат, поскольку дом был срублен из сосны. За партами сидели по шесть детей, в задней стене были окна, которые выходили на дорогу, ведущую к перекрестку. Перед нами, в передней стене, была дверь, которая вела к двум боковым комнатам, используемым, как я потом узнал, в разных целях. Одна из них предназначалась для телесных наказаний, но мисс Доак была сторонницей более мягких дисциплинарных мер, поэтому телесные наказания были редки.

В тот первый день, после того как она усадила за четыре длинные парты ребят из других классов и дала им задание, она вернулась к нам, четырем детям подготовительного класса. Я помню, она взяла таблицу и начала учить нас алфавиту (которому уже выучила нас наша мать) на новый лад. Вместо того чтобы просто называть буквы — эй, би, си и т. д, она давала им новые имена, которые были, фактически, их звучанием в разных словах. Я нашел это очень интересным и легким и понял, что это хорошо помогает произношению и письму. «М», к примеру, была похожа на мычание коровы, когда она хочет что-то ласково сказать. Мы произносили этот звук с закрытым ртом. Другие школьные предметы были такими же легкими и увлекательными, особенно если учесть, что мы уже проходили их с нашей мамой-гуру. Иногда, едва ли чаще, чем раз в день, мы слышали цокот лошадиных копыт по дороге. Мисс Доак вставала со своей парты на возвышении и смотрела в окно, а дети, вскочив с мест, толпились вокруг и наблюдали за проходящей повозкой с пассажирами и кучером. Иногда это был одинокий всадник на лошади, — тогда еще не было автомобилей. Удовлетворив свое любопытство, мисс Доак строго приказывала нам: «Садитесь, дети, садитесь!»