Огни притона - страница 9

Трехкомнатная квартира на тихой Софиевской улице никак не была результатом злоупотреблений прокурорским служебным положением, она досталась ему по наследству от отца, знаменитого в Одессе адвоката, может быть лучшего после великого Аксельрода. И в школу Столярского приняли Аркашу без блата, только вряд ли за выдающиеся способности, не верил в них Роман Борисович, это бездоказательно, будут факты — поговорим; а приняли его, скорее всего, за характерную фактуру — пресловутые уши и красноватый, быстро потеющий нос. Ну и близорукость, конечно. Все эти достоинства достались сыну от местечковой Элиной родни, холера им в бок. Ну, ничего, пойдет жиденок в армию, может быть станет мужчиной.

Роман Борисович закрыл глаза. Надо выкинуть из головы все заботы и спокойно подремать до ужина. Сквозь сон он услышал трамвайное дребезжание дверного звонка, женские голоса. Вздохнув, Роман Борисович накрыл голову подушкой.

Вошла соседка с верхнего этажа.

— Ради Бога, извините Эля Исааковна, я на минутку, не беспокойтесь, у меня к вам огромная просьба. Что, товарищ Заславский спит? Ай-ай-ай, так я тихонько, можно на кухню? Представляете, к нам приехали родственники из Джанкоя. Вы не были в Джанкое? Я тоже. Говорят, это что-то! Вишня — даром, черешня — даром, а абрикоса — так вообще даром! Единственное, что нет моря, так они привезли ребенка, чтобы скупать ее в воде, такая бледная девочка…

— Вы сказали, что у вас просьба, — напомнила Эля Исаковна, — так я вас слушаю.

— Да, будьте добренькая, одолжите мне скатерку, у них, оказывается, сегодня именины, то есть не у них, а у ее мужа, а я как назло все замочила, так я постираю и верну, со щелоком постираю, как следует, и посиню, и накрахмалю, и поглажу, вы не беспокойтесь, на столе ничего жирного, только торт, знаете, мне в ресторане «Киев» достали «Наполеон».

Эля Исааковна вынесла парикмахерскую белую скатерть с ажурным подзором и шелковой бахромой.

— Ой, спасибо, то, что доктор прописал, дай вам Бог, здоровья и товарищу Заславскому. А где ваш Аркашенька? Я почему спрашиваю, я позавчера как раз с Лилечкой, ну девочка из Джанкоя, бледненькая, так я позавчера с ней ездила в зверинец, пока ее родители ходили по магазинам, я думаю — что такое, пусть походят, что они видят в своем Джанкое, дыра дырой, так там ничего хорошего, я имею в виду в зверинце, вонючие кошки и собаки, так я это называю, а обезьяны так вообще — чисто кугутня с Пересыпи, но что делать: если ребенок приехал, ему надо показать зверей, что они в своем Джанкое видят…

Эля Исааковна кашлянула:

— Я вообще-то…

— Да, да, как я вас понимаю: пришла болтливая баба и давай морочить людям голову, как будто у них и без нее… я только вот что хотела сказать: я смотрю на Лилечку, и сердце болит, что она такая бледная и вдруг смотрю — идет, кто вы думаете? Правильно, ваш Аркаша, и не один, а с дамой, а дама старая, как Долорес Ибаррури, только толще и вот такой слой, поверите, с палец, штукатурки на лице, словом, страшная как вавилонский плен.

— Как что?

— Вавилонский плен. Есть такое выражение. Вы что, не слышали? Как же вы живете?

— Постойте, постойте, — пыталась улыбнуться Эля Исааковна, — может, это он встретил преподавательницу? Или это вообще был не он — что ему делать в зоопарке? Его в детстве туда было не затащить.

— Он, он, — радостно упорствовала соседка, — и какая там преподавательница — стоят себе за ручку и любуются, как сношаются макаки…

— Нечего паниковать, — сказал Роман Борисович, — если верить сарафанному радио…

— Тут она не врет…, — поджав губы, сказала Эля Исааковна, — я сердцем чувствую.

— Что ж. — Роман Борисович стукнул кулаком по столу и встал. — Я наведу справки. И если выяснится что-нибудь криминальное — застрелю.

— Кого? — выдохнула Эля Исааковна.

— Кого надо. По обстоятельствам.

Он посмотрел на побледневшую жену и смягчился:

— Сама виновата. Я же говорил: поезжай с ним в Пицунду. И путевка сгорела.

— Ну что бы я там делала, да еще с ребенком! — трагически вскликнула Эля Исааковна.

Она приложила пальцы к виску, подошла к аптечке и достала пузырек с валерианкой.