Огонь и лёд - страница 4

Чувства его обострились до крайности; он жадно запасал знания. Сим постигал, что такое любовь, брак, обычай, гнев, жалость, ярость, эгоизм — впитывал их оттенки и тонкости, их реальности и отражения. Одно вытекало из другого. Зрелище буйной зелёной жизни запустило его мысли враскачку, словно гироскоп, — да и как обрести равновесие в мире, где нет времени на объяснения, где разум вынужден искать и понимать найденное собственными силами?

Мягкое бремя пищи, наполнявшей желудок, поведало ему о том, как устроен организм, откуда берётся энергия, что такое движение. Словно птица, пробивающаяся на волю сквозь скорлупу, Сим стал цельным, завершённым, всеведущим. Наследственность и телепатия, питаемые каждым сознанием и каждым ветром планеты, сделали его таким. Новые силы волновали и возбуждали его.

Они шли — отец, мать и двое детей, — вдыхая запахи, любуясь птицами, отскакивающими от стен ущелья, будто маленькие чёрные камушки. И вдруг отец сказал странную вещь:

— А помнишь?..

Помнишь что? Неужели так трудно вспоминать, когда живёшь всего-навсего восемь дней?

Муж и жена обменялись взглядами.

— Всего три дня назад… — проговорила женщина, зашатавшись и прикрыв глаза, чтобы лучше думалось. — Поверить не могу. Это так нечестно!

Она всхлипнула, провела рукой по лицу и прикусила растрескавшиеся губы. Ветер взметнул её белые волосы.

— Сейчас моя очередь плакать. Час назад была твоя.

— Час — это полжизни.

— Идём, — она взяла мужа за руку. — Давай ещё раз посмотрим на всё. Потому что этот раз будет для нас последним.

— Солнце встанет через пару минут, — возразил старик. — Надо возвращаться прямо сейчас.

— Ещё секундочку! — молила женщина.

— Солнце схватит нас!

— Пусть оно схватит меня!

— Ты не понимаешь, что говоришь!

— Да ничего я не говорю! — зарыдала женщина.

Солнце мчалось к ним быстро. Зелень долины уже выгорела. Жгучий ветер ударил из-за холмов. Вдалеке стрелы солнца били в щиты гор, и каменные их лики теряли кожу. Припоздавшие лавины сходили в ущелье и сброшенными плащами ложились на дно.

— Ночь! — закричал отец.

Девочка уже скакала к ним по раскаляющемуся камню — руки полны свежих зелёных плодов. Волосы её чёрным знаменем реяли за спиной.

Солнце окаймило горизонт огнём. Воздух конвульсивно сжался и застонал.

Пещерники ринулись в свои норы, вопя, хватая упавших детей, сгибаясь под охапками плодов и травы. В мгновение ока долина опустела. Остался только ребёнок — один кем-то забытый маленький ребёнок. Он бежал по поляне, на другом конце долины… слабенький, беззащитный… а палящий зной уже тёк с утёсов, одним касанием испепеляя цветы. Травы втягивались обратно в камень, словно ошпаренные змеи. Семена кружились и вспархивали на дышавшем печным жаром ветру в надежде забиться в какую-нибудь расселину, дожить до заката, распуститься, родить и умереть — снова, всегда.

Отец провожал взглядом это одинокое бегущее дитя. Они с женой, Ночь и Сим стояли, спасшиеся, в устье тоннеля.

— Не добежит, — сказал он. — Не смотри на него, женщина. Нечего на такое смотреть.

Они отвернулись. Все, кроме Сима, который снова уловил дальний блеск металла на горе. Сердце глухо стукнуло о рёбра, перед глазами поплыло. На вершине невысокой горы металлическое зёрнышко из космоса отражало слепящую рябь солнца. Сбылся один из тех снов, что являлись ему до рождения. Стальное зерно, совершенное, нетронутое, возлежащее на каменном ложе! Вот оно, будущее! Вот она, надежда на жизнь! Вот куда он отправится всего через несколько дней, когда… — что, право, за странная мысль! — … когда вырастет.

Солнце хлынуло в долину, как жидкая лава.

Бегущее дитя закричало. Солнце обняло его, крик прекратился.

Шатаясь от боли, мать, сломленная внезапно навалившимся возрастом, заковыляла по коридору, потом остановилась и отломала две последние выросшие за ночь сосульки. Одну она подала мужу, вторую оставила себе.

— Наш последний тост, — сказала она. — За тебя, за детей.

— За тебя, — кивнул он. — За детей.

Они подняли сосульки. Расплавленный внешним теплом лёд потёк в их обожжённые жаждой рты.

Весь день солнце нещадно изливалось в долину. Сим его не видел, но живых картинок в памяти родителей вполне хватало, чтобы представить себе дневное пекло. День тёк, как ртуть, скворча и поджаривая скалы, заглядывая в пещеры, но не умея проникнуть достаточно глубоко внутрь. Зато в жилищах становилось светлее, а камень нагревался до приятной теплоты.