Ох и трудная это забота - из берлоги тянуть бегемота. Книга 1 - страница 33

— Да было дело. Но ты же сам знаешь, что скоро начнется в России и чем закончится, — опустил голову Федотов.

— А может, что-нибудь сделаем? — с просительными интонациями подал голос Мишенин.

— Ильич! — рыкнул Федотов. — Мы обсуждаем, как нам приумножить свои деньги. Всё! Фантазии на фиг.

— Да жалко же.

— Жалко, Вова, у пчелки, а у нас голова на плечах. Закончили!

— А сколько мы здесь задержимся? — смирившись, уточнил Ильич.

— Да черт его знает. Может, года на два, а может, пару лет дотянем. К концу лета как-то разберемся.

— А почему вы оба все время говорите об Америке, может, нам лучше перебраться в Европу? К примеру, в той же Швейцарии никаких потрясений не будет.

— А в самом деле, почему? — глядя на Дмитрия, переадресовал вопрос Борис.

— Швеция, Швейцария. Ильич, да ну их, этих одомашненных. Не по мне они. Жить надо там, где жизнь бурлит. Ты, Вова, пойми, — словно маленькому втолковывал Психолог, — со Штатами ясность полная. Войн нет, мировой лидер и все такое прочее. Честно сказать, я бы и в России остался, но второй раз жить в нефтяной провинции мира — не хочу.

— Димка, а ты собираешься дожить до двухтысячного? — улыбнулся Борис.

— А запросто! Кто сказал, что мы теперь не долгожители?

— С такими пьянками цирроз печени гарантирован через два года, — морщась, вставил Ильич. — Кстати, почему вы все время говорите, что России придет конец?

Услышав знакомые интонации, Дима коротко взглянул на Федотова.

— Ильич, ну ты опять, как маленький! — нудным голосом заговорил Зверев. — Да никуда Россия не денется. Посуди сам. Монголия же не исчезает, и Россия не исчезнет. Сократится до Московии с Ямалом, и все дела. Ты скажи, Ильич, ну зачем мне жить в северной Монголии? Да ну ее на хрен.

— Дмитрий Павлович, а зачем России быть сверхдержавой, кому это надо? — не слушая, привычно затараторил Ильич. — Поверьте, я действительно не понимаю, чем хуже быть Финляндией с нефтью. Почему нам не стать мирной страной, никому не угрожать, никого не пугать…

Вова вдруг замер. Недоуменно оглянулся, будто впервые увидел, где он находится. Нависшая тишина была совсем не та, что наступила минутой раньше. Федотов с Димой понимали, что они сами спровоцировали Ильича. Им бы разыгрывать этот спектакль дальше, но бред, выкинутый подсознанием Доцента, основательно вывел их из равновесия. Борису вдруг отчаянно захотелось залепить оплеуху этому перезревшему общечеловеку. Реакция Психолога была иной. Его тоже шокировала нелепость услышанного, но одновременно Дима увидел «своего» пациента. Звереву стало любопытно, а возможно ли изменить мировоззрение этого странного типа.

На мгновенье у всех троих возникло ощущение, что они обмениваются мыслями:

— Вова, ты о чем?

— Да сам не знаю, как-то так само получилось.

— Ты хоть понимаешь, что ты сейчас сморозил?

— Понимаю, понимаю, но это же само.

— И что нам теперь делать?

— Извините, пожалуйста, извините, ах, как же мне плохо, зачем все так случилось.

Мишенин сидел бледный. В нем боролись стыд и отчаянье, во всю мощь возникло желание все вернуть вспять, оказаться тем чистым и светлым, каким он сам себя видел.

— Степаныч, этот долбоклюй нас точно погубит, — констатировал Зверев.

— М-да, совсем наш миротворец сбрендил. На нас джапы навалились. Чуть позже фрицы полезут, а этот щегол все щечки подставляет. Ну, точно бедный Йорик, жертва пьяного аборта. Вова, у тебя связь времен давно порвалась?

— Степаныч, а может, его… того? — зловещим голосом перебил Бориса Зверев, отчего Мишенин побледнел еще больше. — Давай наше идеологическое оружие зашлем к дойчам. Он их так замутит, что фрицы навек воевать разучатся. Опять же и Вовина мечта сбудется, он Россию от потрясений убережет.

— Вова, Вова, ну что нам с тобой делать? Что замолчал-то? Как ахинею нести, так хлебом не корми, — произнес Борис.

— Борис Степаныч, Дима, ну не знаю я, как это вырвалось. Не прав я, но понимаете, мне показалось, что я дома, а там…

В своем мире переселенцы всерьез не задумывались о прошлом столетней давности. Как и всяким обывателям XXI века им казалось, что в прошлом жили какие-то другие люди. Между ними бродили силы, классы и прочая дребедень. Эта мысль вдалбливалась в головы обывателю и коммунистами, и демократами. В реальности они увидели иное — вокруг были те же самые русские люди, с теми же тараканами в головах. Из этого времени отчетливо просматривалось единство и времени, и культуры. Во всех самых мелких деталях виделась непрерывность самой истории. Отсюда мишенинское «…а там….» вызвала у Федотова неконтролируемый взрыв ярости: