Охота без выстрела - страница 10

Открываю глаза: лежу в избушке на нарах, «буржуйка» снова малиновая, из котелка — ароматный парок, сгружены вместе алюминиевые кружки. Сонно тыкаюсь в котелок ложкой, клюю, словно воробей, опоражниваю кружку и… вновь лечу во весь дух под горку. Не то на лыжах, не то в санях. И вновь едва прихожу в себя от толчка в бок:

— Вставай…

Тускло-тускло горит керосиновая лампа. Ни Павла, ни Володи в избушке нет. Вадим стоит возле меня с зажатой в руках одностволкой.

— Что случилось?

— Кто-то ходил возле избушки…

Мы оба косимся на дверь, которая вот — рукой достать. За трехсантиметровыми досками — ночная темень, лес. Кто-то ходит возле избушки… Слух словно проникает сквозь бревенчатые стены. Но ничего не слышно, кроме ветра в трубе. Потом раздается подобие голосов. Оно движется вокруг избы, и только сейчас становится понятно: парни ищут следы. Мы выглядываем в темноту. Кружок света то замирает на месте, то вытягивается длинным яйцом. Вот луч скользит по стволам берез. Обледеневшие ветки начинают светиться множеством точек, словно чьи-то горящие глаза уставились на тебя из темноты.

Ребята возвращаются. Долго спорят о свежести следов. Потом снова выходят, вновь шарят фонариком. Да, возле самого домика прошли три лося. Один из них даже стоял возле двери и потом перемахнул через полутораметровую загородку из жердей…

На четвертую ночь мы покидали лесную избушку. Отснял я около восьми пленок и еще больший азарт овладел мной. Не терпелось проявить их все разом. Ковш Большой Медведицы как-то опрокинулся набок. Он льет на землю холодный, вязкий холод. Где-то под этими же звездами видит летние сны и «наш» Михаил Потапыч. Все эти дни мы ожидали встречи с ним и, мне кажется, случись она — дело бы кончилось не только снимком на память.

Но, к его счастью, все обошлось. Какая-то одна из этих мерцающих звезд оказалась его звездой-хранилицей…

Случается иногда: что-то вдруг затоскуется в постоянной суете города. Как-то незаметно для себя достаешь старый затасканный блокнот. От скупых его строчек вдруг пахнёт дымом костра. Перелистнешь лист, и хрустнет он вдруг упругим морозным снегом. А вчера еще получил от Петровича письмо, полное загадок, как и сам он:

«Ответ пришел из института. Взял письмо в руки, чуть не обронил, такое оно, хоть на безмене взвешивай… Благодарностей много, и тебе есть — за фото… Приезжай-ка, есть и у меня для тебя кое-что. И снега нынче снова большие…»

В тот год действительно были большие снега. С осени вдруг зарядили снегопады, и к декабрю в лесу едва пройти на охотничьих лыжах. Я чуть поспевал с непривычки за Петровичем, тогда он сбавлял ход и поучал меня лесной грамоте:

— Голодно в лесу. Волк сейчас рыщет по всему околотку. Отмахает по такому снегу полета верст — ладно, если еще поживится. А брось приваду — с голоду сдохнет, но не тронет, если вокруг натоптано. Его повадки давно известны. Раньше мужики падшую тушу начиняли отравой, на сани — и айда по полю, ближе к лесу, по дороге и сбросят, а сами так из саней и не выйдут. И тоже не сразу возьмет — все вокруг прежде вытопчет. Выжидает, пока вороны не начнут пир.

— Много волков в округе?

— Забеглые если… Всех извели нынче. Лисы, те есть, но им в мозге не откажешь. На них не ходи без царя в голове.

Я уже узнал от людей, что Петрович специалист-лисятник, осторожно навожу его на нужный мне след:

— Вы-то, сказывают, не без царя-батюшки…

Петрович оборачивается в такт ходу, но я успеваю заметить его лукавую улыбку.

— Десяток с двумя взял уже нынче… Но я — особая статья, — откровенно улыбается охотник.

Два дня я хожу с красными от недосыпания глазами.

Блокнот пухнет от лесной грамоты, но нет ни одного кадра, чтоб заглядеться потом. Только на охоте удачу не закажешь, тут главное — терпение и ожидание. И хоть знаю все это, нутром чувствую, а в душе все больше и больше поселяется азарт.

Солнце нестерпимо бьет через морозное стекло. Тень от ложа моего фоторужья увеличена во много крат на противоположной стене. Кот развалился у ног, разморенный теплом. Он даже не открывает глаз, когда я щекочу ему усы беличьей кисточкой. В комнате плавает ядреный запах знаменитых оханских огурцов. Мне удивительно видеть Петровича восседающим за столом этаким важным начальником, со множеством бумаг и бухгалтерскими счетами. За спиной у него восемь почетных грамот за работу председателем общества охотников и рыболовов. Даром такие грамоты не дают. Я уже знаю, сколько схваток было у него с браконьерами, как трижды были нацелены на него холодные пары стволов двенадцатого калибра. Но теперь в округе знают твердость нервов старого охотника.