Окопники - страница 28
Пока я стягивал сапоги и выливал из них воду, ездовой опять стал погонять лошадь, но все его усилия были напрасны. Лошадь стояла, низко наклонив голову, будто рассматривая в воде свое отражение. Васьков начал распрягать.
— Что ты делаешь? — закричал я. — Прекрати сейчас же!
С минуту мы стояли друг против друга, как петухи. В
глазах Васькова вспыхивали злые огоньки. Густая с проседью щетина на его давно не бритом лице, как мне показалось, зашевелилась. Крепко стиснув зубы, он рванул у меня из рук повод и повел лошадь на берег. Я остался у повозки в холодной воде.
Над головами прошелестели немецкие мины и разорвались в лесу, поблизости от батареи. Я выскочил из воды с тем же неотвратимым вопросом: что делать?
Лошадь щипала на пригорке прошлогоднюю пожелтевшую траву. Ездовой выжимал мокрые портянки. Не глядя на меня, сказал:
— Отдохнем малость и поедем дальше.
— Ты слышишь, что творится? — возмутился я.
— Слышу, — спокойно ответил он.
Я готов был вцепиться в него, но он годился мне в отцы и был такой же усталый, заезженный, как и его лошадь.
Сунув босые ноги в сапоги, я взял на плечо снаряд. Ездовой посмотрел на меня и невозмутимо стал расстилать свои рыжие портянки на снарядных ящиках.
— Бери и ты снаряд, — сказал я ему как можно спокойнее, хотя чувствовал, что голос мой дрожит.
Васьков словно не слышал меня. Он молча протягивал к солнцу свои побелевшие в ледяной воде ступни.
— Тебе говорят или кому?
Я подошел и расстегнул кобуру. Он неохотно встал, взял, как и я, снаряд на плечо и босиком направился на батарею.
— Обуйся! — крикнул я вдогонку.
Васьков будто не слышал меня. Шел впереди в длинной мокрой шинели, в шапке, но босой…
Артиллеристы обрадовались, увидев нас со снарядами на плечах:
— Вот это да! Подсыпем, братцы, фашистам!
У нас выхватили из рук снаряды, зарядили две
пушки.
— Готово! — доложил один из расчетов.
— Готово! — последовал доклад второго.
— Огонь!..
Прогремел жиденький залп. Две дымящиеся гильзы упада! между станинами на землю.
Я объяснил лейтенанту положение. Он приказал одному расчету взять плащ — палатки и идти за снарядами. Ездовому дали ботинки и сухие портянки.
Лошадь паслась в том же месте. Васьков подошел к ней и заботливо погладил.
Я еще раз вместе с расчетом сходил на батарею — отнес второй снаряд, а потом перешел через ручей и возвратился к Кравчуку — доложил о выполнении задания.
Худшие опасения оправдались: разлившиеся реки и озера, заболоченные леса окончательно отрезали нас от баз снабжения. Не осталось дороги, по которой можно было бы подвести боеприпасы, горючее, продовольствие. К полковому продскладу потянулись команды с мешками и плащ — палатками. Обратно они возвращались налегке. Суточный рацион бойца сократился до одного сухаря и полкотелка прозрачной рыжеватой жидкости, сквозь которую на дне можно было сосчитать зерна неразварившейся ржи, без всяких приправ и соли. Официально на котловое довольствие выдавалось каждому по семьдесят граммов ржаной крупы.
Среди нас, оружейников, первым стал сдавать Кравчук. Вечером он подолгу сидел на ящике из‑под патронов, обхватив живот и раскачиваясь, как маятник: вперед — назад, вперед — назад. Так ему будто бы удавалось утихомирить боль в желудке.
Пока было холодно, выручала конина. По обочинам дороги, в снежных сугробах, возле замерзших убитых лошадей, толпились бойцы с ножами и котелками, потрошили их, добирались до печени. Кравчук, тоже охотившийся за лучшими кусками, чем дальше, тем все чаще стал возвращаться с пустым вещмешком. А кончилось тем, что он объявил:
— Все. Остались одни обглоданные кости. Как будем жить дальше?
Мы с Петром молчали.
— Отправляйтесь в деревню. И чтоб с пустыми руками не возвращались!
В ближайшей деревушке, затерянной в лесу, ни одного жителя не было. Нам встретились только двое бойцов, таких же искателей счастья, как и мы.
— Ну, что нашли? — спросил Петр.
— Чего тут найдешь? Кошки — и те разбежались, — ответил спокойно и рассудительно пожилой боец.
— А это что у тебя? — спросил я другого бойца, помоложе, который держал Нечто серое, бесформенное, похожее на мешковину.