Окраина - страница 30
— Сказать есть что, — ответил Коля. — Вы же знаете, что нынче я собираюсь в Петербург. И решение мое твердо.
А праздник уже набрал силу и к вечеру достиг такого размаха, что равнодушными оставить никого не мог, ни взрослых, ни детей. А еще целая неделя впереди…
И всю неделю гудело, колобродило село. И до того дошло, что один пьяный мужик, Чеботарев Кузьма, живший через два дома от Фили Кривого, хотел попасть в погреб за солониной, а угодил в прорубь; пока хватились, вмерзать уже начал, кое-как вытянули, пешней выдалбливали, чуть живого приволокли домой… Случилось это на пятый день масленой недели, именуемой тещиными вечерками. А еще раньше, в день заигрышей, во вторник, произошло дело и вовсе курьезное: развеселившиеся чистореченские молодайки вечером, потемну, то ли спьяну не разглядев, то ли нарочно подкараулив, свалили отца Илариона в сугроб и ну мять, катать, снегу насыпали во все доступные и недоступные места. Батюшка только кряхтел, стонал и ругался на чем свет стоит: «Дьяволицы… кобылы необъезженные! Руки-то как у вас поднялись… святого сана не пощадили, бесстыжие. Эпитимью наложу на вас, вот ужо погодите… эпитимью!..»
И полыхали на задворках, за селом, на крутом спуске к реке, жаркие костры. Парни, выхваляясь друг перед другом, а больше всего перед девками, прыгали через высокие огни… Пахло талым снегом, горелой овчиной. Летали сверху вниз, под гору, сани — куча мала в них, а пока съедут, останется в санях два-три человека, а то и вовсе пустые скатятся к реке… Ах, праздники, праздники, отдохновение души человеческой!
Но масленая неделя мелькнула, как один день, отшумела, отзвенела — и затихло все. Кажется, вчера только приехали друзья, а вот уж и постный понедельник. Замерло село. Дымы из труб и те как бы нехотя, лениво поднимались в небо. И люди ходили присмиревшие, точно пристыженные за свой недельный разгул, медленно и неохотно возвращались к будничным делам…
Днем пришел к Петру Селиванычу мужик с противоположного конца деревни, тот самый, который по пьяному делу в прорубь угодил: Петр Селиваныч, посмеиваясь, выпытывал:
— Ну, Кузьма, я какова купель? Поди, теперь ты иной, не нашенской веры… А? Зашел бы вон к отцу Илариону, исповедовался…
Кузьма виновато улыбался, простуженным голосом отвечал:
— Дак вот и пришел… исповедаться.
— А я не поп, чтобы душу твою спасать.
— Душу-то не надо спасать… другая нужда меня привела к тебе.
— Другая? Ну говори, коли другая. Кузьма помялся, повздыхал, пряча глаза.
— Разговелись вот на масленку, стало быть… — сказал тихо. — А сусеки-то нынче пусты. Выручай, Петро Селиваныч. Кроме, как к тебе, идти не к кому. Сам знаешь, нонешним летом все погорело…
— А меня, по-твоему, засуха обошла? Или земли у нас не одинаковы?
— Дак земли одинаковы… К-ха, к-ха! — смущенно покашлял Кузьма, закрывая ладонью рот. — Ясное дело. Да мне бы хоть с полста пудов, до нови дотянуть. А там…
— А что там? — усмехнулся Петр Селиваныч. — Калачи с неба посыплются? Или сеять нынче не собираешься?
— Как не собираюсь… В нашем деле без хлеба-то и пововсе гибель.
— И без хлеба гибель, и с хлебом, когда он есть, не знаете, куда деваться… Хозяева! — упрекнул Петр Селиваныч. — Позапрошлой осенью семь возов вон прогулял в Томске.
— Не семь, — возразил Кузьма, — три воза. Дак, посуди сам, три дня простоял и не продал — там тогда я без моей пшеницы хватало… Хошь, обратно вези, а хошь — даром отдай! Эх, мне бы теперь те три воза!..
— Вот, вот, близок локоть, да не укусишь.
Помолчали. Петр Селиваныч сказал:
— Выручить я, конешно, смогу. Только хлебец-то нынче, сам понимаешь, в красной цене. Кусается. Восемьдесят копеек пудик в Томске. Только подавай — оторвут с руками. А в Сургуте да Ишиме и того краше… Так што гляди.
Кузьма молча опустил голову — где ему такие деньги взять?
— Ладно, — смягчился Петр Селиваныч, — здесь не базар, со своего мужика такую цену не стану заламывать… Положу по полтине, с учетом, значит, того, што долг платежом красен…
— Спасибо, Петро Селиваныч! В долгу не останусь, — облегченно вздохнул Кузьма и, обрадованный, ушел за подводой. А Петр Селиваныч позвал главноуправляющего своего Ивана Селезнева.