Окраина - страница 34
— А ну вылазь, вылазь, голубчик! Эй! — запоздало позвал. — Ты чего это, братец, чего, говорю, надумал?.. Ах ты, оказия какая… — засуетился вдруг, забегал туда-сюда, не зная, что предпринять. Кто-то подал багор, и городовой, взяв его, крепко сжимая, увидел наконец тонущего, поспешно и ловко подцепил его багром и подтянул к берегу. Несколько рук подхватили парня и выдернули из воды. Городовой сплюнул в сердцах, отвернулся и стал закуривать, руки у него дрожали и никак не слушались. Толпа, собравшаяся в одну минуту, придвинулась и замкнула парня — вид у того был жалкий: он стоял, опустив голову, подавленный, безразличный, вода ручьями текла с одежды, мокрые волосы торчали в разные стороны, косицами свисая на затылок.
— Ну? — сказал городовой, закурив наконец и с наслаждением затягиваясь дымом. — Ты чего это, братец, удумал? Жить надоело: — И вдруг спохватился, вспомнил о своих обязанностях. — Кто таков? Откуда?
Парень поднял на него полные презрения и дикой ненависти глаза, проговорив тихо и внятно:
— Дерьмо… вот кто перед вами. — В лице его не было ни кровинки, глаза горели отчаянием. — А дерьмо, как видите, и в воде не тонет. Пропустите!..
И пока растерявшийся городовой соображал, что к чему, толпа разомкнулась, выпустив парня, и тот исчез.
Об этом случае даже газеты не сочли нужным сообщить, к тому же виновник происшествия остался неизвестным, хотя по городу носились невероятные слухи; утверждали, что покушавшийся на свою жизнь был внучатый племянник покойного Бенкендорфа… Версия, однако, не подтвердилась.
А во второй половине того же дня, когда случилось это происшествие, в квартиру молодого литератора Федорова-Омулевского, что на углу седьмой линии и Большого проспекта на Васильевском острове, явился человек, в котором хозяин с трудом узнал своего приятеля, земляка, иркутянина Ивана Красноперова. Был тот худ невероятно, одежда на нем мята, жилет без пуговиц, на лице ссадина…
— Ба! — воскликнул Омулевский, удивленно глядя на гостя. — Каким тебя ветром, откуда ты?
Красноперов усмехнулся:
— Из Мойки. Прямым ходом. — И с каким-то жутким спокойствием пояснил: — Хотел утопиться, да городовой, черт бы его побрал, багром вытащил.
— Шутишь? — не поверил Омулевский. Однако лицо, голос, весь вид Красноперова говорили, что ему не до шуток. Омулевскому стало не по себе. — Да ты что это, друг мой? Как же это, с чего?.. А ну, раздевайся, раздевайся! — заторопился, засуетился, тормоша нежданного своего гостя. — Сейчас, брат, ты мне все по порядку… Будем чай пить. Голоден, поди?
— Нет, нет, — остановил его Красноперов, — я сыт. Если можно, ты мне, Кеша, чего-нибудь покрепче.
— Да о чем разговор! Будет тебе самое крепкое. Отогреешься. Ну, брат, ты меня и напугал. Нет, в самом деле…
Вскоре они сидели за столом, отхлебывая из фаянсовых чашек крепчайший чай, закусывали бубликами, и повеселевший от вина и чая, отогревшийся Красноперов говорил:
— Знаешь, Кеша, я понял, что жизнь человеческая ничего не стоит. Ровным счетом — ничего.
— Оставь эти мысли, выкинь из головы, — строго возражал Омулевский. — Цена жизни зависит от самого человека.
Красноперов решительно помотал головой:
— Мне тоже поначалу так думалось. Да, Кеша, еще совсем недавно другими глазами я смотрел на мир, верил в него. Совсем недавно… — повторил с глубоким вздохом. — Все казалось возможным. Все! Душа пела. Земля вокруг необъятная, люди вокруг добрые, солнце ежедневно восходит… Чего еще? Все казалось возможным… Взял и написал песню по поводу завоевания Амура. И вышло, знаешь, недурно, — горестно помолчал, усмехаясь: — А песня, между прочим, понравилась графу Муравьеву-Амурскому. Он меня однажды, как вот и ты, потчевал чаями, любезно со мной беседовал. Говорил, что надобно мне учиться. Словом, решил покровительствовать таланту…
Красноперов допил чай, отодвинул чашку.
— Налить еще?
— Благодарствую. Сыт.
— А что же потом? — спросил Омулевский, как бы поощряя гостя на дальнейший рассказ. Красноперов вздохнул:
— Потом? Потом, друг ты мой, Иннокентий Василич, и вовсе пошла гладкая жизнь. Определили меня, по личной протекции Николая Николаевича Муравьева-Амурского, в гимназию на казенный кошт. Чего еще? А мне уже двадцать стукнуло тогда… Каков гимназист-первоклассник!