Олигархический транзит - страница 4
— Спринг э лик, — говорил незнакомец. — Спринг — и на дно! Да вот спроси у студента, он язык учил, то же самое тебе скажет. — Курчавый первым обратил внимание на вошедшего Мишу, предупредительно отсел поближе к столу, освобождая место на диване. — Меня зовут Александр Васильевич Сикорский. Если подружимся, то Саша. А вас? Я говорю Андрею, — он кивнул на матроса в кителе, продолжавшего сидеть неподвижно, с мрачновато-скептическим выражением лица, — говорю, что «спринг» в конце-то концов означает «тонуть». Спринг э лик — значит иметь дырку ниже ватерлинии и большие проблемы. Какой умной голове пришла идея так назвать пароход, а?
— Чур тебя, чур, — серьёзно возразил матрос в кителе, не меняя позы.
— Ну да! А где твое знаменитое «бленах..»? Михаил, когда будешь с ним жить, не удивляйся: у него на все случаи жизни есть одно волшебное слово. «Иди ты, бленах..!», «Работай, бленах..!», «Сиди, бленах..!», «Давай выпьем, бленах..!»
— Давай выпьем, бленах.., со знакомством, — сказал матрос. — Андрей Чернец! — Он протянул Мише короткопалую жёсткую ладонь.
— Я же говорил! — восхитился Александр Васильевич, радостно оборачиваясь к Бугаеву. — Никакое это у него не ругательство. И ещё одно словечко есть… Вылетело из головы. Ну напомни, как ты ещё говорил?
— Дай повод — напомню.
— А, вот: «И песец». Кончил дело — «и песец». Вот это мне нравится. Великий и могучий! Просто музыка. Всю бы жизнь слушал… А кто ставит?
— Я ставлю.
— Ну да! У тебя есть?
— У меня всегда есть.
Андрей неожиданно шустро вскочил, вытащил из рундука и поставил на стол початую бутылку со стаканами. Затем выглянул в коридор и крикнул громовым голосом:
— Матрос Жабин, на выход!
Издалека донеслась ворчливая матерщина.
— На выход, говорю! — ещё более грозно крикнул Андрей и захлопнул дверь.
— Пашку зовёшь? — спросил Александр Васильевич, зевнув. — А ваш литовский воевода… Как бишь его? Герман Ругинис? Он с вами выпивает или больше втихаря?..
— Боцман вообще не пьет.
— Ну да! Тёмная лошадка?
— Нет. Прынцыпи-ал-но.
Андрей произнес это слово с нарочитым акцентом, словно подражая боцману. Александр Васильевич и Миша прыснули.
— А Сипенко? — продолжал расспрашивать Сикорский.
— Егорыч — он экономный, — лаконично пояснил Андрей.
— Понятно. Иван Стаканыч — полбанки на ночь… Что ж, в его возрасте не разгуляешься.
В ожидании Жабина присели к столу.
— А вы где… живёте? — спросил Миша Сикорского, слегка запнувшись.
Тот оценил суть вопроса и заминку.
— Сами мы не здешние!.. Я механик. Когда вас на палубе водичкой поливает, когда у штурманов на мостике поджилки трясутся, я сижу себе в тёплом машинном чреве и в ус не дую…
— Если надо, парку поддашь, веничком потрюхаешь, — вставил Андрей.
— Вот-вот! Ничего не вижу, ничего не слышу. Твою мореходку кончал, между прочим, — повернулся он к Мише. — Ох, давно это было! Года три назад. А то и все четыре… Кстати, насчет чрева, ребята. Однажды мы стояли в ремонте. Машина разобрана, цилиндры распакованы. А тут к нам приводят взвод зелёных погранцов — тренировать, значит, как нужно досмотр вести, где и что искать. Командир ихний нам говорит: сейчас мы спрячем в цилиндре одного человечка, вроде как лазутчика, вы его временно закройте крышкой, а мои ребята будут искать. Ну, залезает парень в цилиндр, мы его аккуратненько накрываем. Запускают взвод — те ничего, конечно, не находят. Начальник устраивает им разнос: ах вы, салажата, не догадались в цилиндр заглянуть, а там как раз лазутчик сидит!..
— Бленах.., — добавил Андрей, внимательно склонив к рассказчику ухо.
— Бленах... Но самое смешное дальше. Вышли мы из ремонта, идём в рейс. Машина под парами, через полчаса назначен отход. Приходит досмотровая комиссия, из тех самых ребят. Уже учёные, значит. И говорят «деду»: а ну-ка, кто там у вас спрятан в цилиндрах? Отвинтить крышки! «Дед» им: вы что, друзья, опупели, машина запущена, кто же в работающем двигателе на поршне усидит?!
— Где-то я слышал это раньше, — флегматично заметил Андрей. — У нас на северах.
— Ты слышал, а со мной такое было, — не растерялся Александр Васильевич.
Ввалился носатый Жабин: