Omnia mutantur, nihil interit - страница 11

— Можно галстук не напяливать? — чуть повышает голос он, чтобы Ян за ширмой услышал — почему-то Владу, смущенному больше этим приличием, кажется, что между ними кирпичная стена. — Тут в комплекте идет.

— Оставь, — милостиво соглашается он.

— Вот так подарок на свадьбу, ай, спасибо! — дурачится Влад.

Ян выступает из-за деревянной бежевой заслонки, нервно поправляет рукава, взмахивает руками-крыльями — ткань переливается, вспыхивает на солнце:

— Как тебе? Предлагали белое, но мне цвет не идет, я и так бледный и замученный, совсем бы как вурдалак был, — частит Ян. — Так что вот…

Пиджак — текучее серебро, дымная ткань, невесомая строгость. Яркая синева глаз кажется грозовой, завораживающей. Владу по-прежнему думается, что форма Яну идет больше; свои фетиши как-то сложно заткнуть, когда они так не вовремя. Но это — какой-то отдельный вид искусства. Глазеть неприлично, напоминает себе Влад; но не смотреть не может.

— Тебе идет, — незамысловато говорит он.

Чтобы остаться наедине в «нехорошей квартире», забитой людьми и нелюдьми, нужно постараться, но их удачно не трогают. Жизнь кипит в стороне, хлопают двери, громыхают на кухне; слышны шаги, топот, голоса и перемолвки. Квартира кажется большой, обжитой. В ее глубинах копошатся и шебуршат, двигаются, дышат…

— Я так однажды в общаге жил, — довольно говорит Влад, наслаждаясь ощущением большой шумной семьи рядом.

— Ты ведь не поступил и пошел в Инквизицию…

— Ага, но это не мешало мне где-нибудь пожить, правда?

Ему близок этот перешибленный уют, стайность. Владу кажется, что вокруг смыкаются стены, но это не приступ клаустрофобии, а что-то теплое, родное. Он везде и сразу, он слышит, как на небольшой кухне мучается Корак, ваяя речь, страдает приступами творчества. У дверей возятся, звякают ключами — это, верно, кто-то из Роты вернулся с прогулки по городу; слышится отзвуком высокий женский смех. Рыжий и Ринка о чем-то спорят в далекой комнате. Они заваривают чай, режутся в карты в комнатах, травят байки…

В такие моменты Владу не хватает изнанки, чтобы обхватить все и сразу, пережить, поиграть на нитях; но вокруг живое, истинное, ни с чем не сравнимое и так. Теплый кокон магии разворачивается, укрывает квартиру.

Ему не жаль своей силы; нет тоски, если только — самая светлая. Он отдал все ради них.

— Удивительно, что они собрались из-за нас, — подает голос Ян. — А где Вирен?..

— Да у меня попросил покататься, как я мог отказать, — воодушевленно начинает Влад и тут же настороженно замолкает. — Что?

— Ты дал мотоцикл ребенку без прав? Да и вообще — ты кому-то дал свой мотоцикл?

— Это же Вирен. Ну и почему, я ему права тоже дал, мне не жалко. А еще с ним пошла Кара…

— Мог бы сразу им дать гранату без чеки, — ужасающе мирно предлагает Ян. — Эффект был бы тот же.

Они стоят рядом, чуть не касаясь плечами — между ними сантиметр наэлектризованного воздуха. Не глядят в зеркало, откуда на них смотрят двое страшно взрослых серьезных людей, которыми они, может, боятся стать. Потому дурачатся, пляшут на лезвиях, пьянятся адреналином в погонях и стычках.

Свое отражение видится Владу немного нескладным, напуганным. Он протягивает руку, запускает ее в волосы, лохматит. Косит на Яна — не того, что стоит в стекле, пойманный в черные плоские рамки, а на живого своего Яна. Но он не ворчит, не сердится, а обращается к Владу с понимающей улыбкой и сам растрепывает ему вихры, вкладываясь в беспорядок на голове.

Не нужно касаться контракта, чтобы прочесть мысли: Ян принимает его и таким, выбирает именно Влада с его ершистостью, лохматостью, с едкими шуточками и подколками, со звериным взглядом, что так ясно обнажает зеркало. Влад зеркал не любит. Слышал где-то: если увидеть себя со стороны, не узнаешь ни в жисть; и с зеркалом можно такое провернуть, если резко обернуться. Уловить призрак чужака. Но ему в стекле всегда мерещились незнакомцы.

— Красивый цвет — к глазам, — наконец говорит Влад; он-то не мастер на комплименты, хотя язык подвешен, но Яну и того довольно, он польщен.

Кивая серьезно, он опирается на Влада, тянется ближе. Шальная мысль скребет голову изнутри: они на виду у всей семьи, но их никто не замечает. Свобода — делай что хочешь. Их поцелуи привычно горчат густым дымом и полынью; как в первый раз — когда они висели на волоске, не веря, что переживут завтрашний день. Вцепляются друг в друга они по-прежнему жадно, доверчиво, льня — не кусая.